охоту.
– Собирайтесь затемно, так чтоб к утру и духу вашего тут не осталось! С сестрою об сем речей не вести, и Боже вас упаси взять ее с собою! Буде же ослушаетесь – пеняйте на себя! На сей раз не спущу!
Охоту братья любили, отца же давно не видели в таком великом пыхе, а потому, не вдаваясь в причины, сочли за лучшее не перечить.
Спал Петр Афанасьевич в эту ночь плохо, зато многое обдумал, а поднявшись, отложил все дела и велел звать дочь. Вот с этой будет трудно, у нее-то ума хватает – сразу сообразит, что к чему. Он вздохнул, зябко кутаясь в старенький, подбитый мехом кафтан. Мех поистерся, но для дома кафтан еще годился, да и мерзнуть-то было не с чего, печи давно протопили, и теперь к ним было не притронуться. Но когда Петр Афанасьевич волновался или тяготился предстоящим разговором, ему всегда становилось зябко, сколько ни топи, даже в мороз кидало, точно кто снегу за шиворот сыпанул. Эх, виданное ли дело, девку в шпигунские дела путать! Как ей об этаком паскудстве поведать? Даже язык немеет…
Петр Афанасьич застонал и, запустив руку за ворот рубахи, яростно зачесался. Еще и эта чесотка, аки у пса шелудивого! И так всякий раз, стоит ему струхнуть, – нешто это жизнь? Он обреченно вздохнул, немного побродил, натыкаясь на лавки, потом напился у стола холодного квасу и снова вернулся на свое место, возле печки.
И как оно получилось, что и его в сие паскудство затянули? Эх, да не в том дело… как теперь Катьке объяснить, вот в чем горе! Как начать и то не знаешь… разве что взять да всю правду разом и выложить? Все одно, утаить не получится…
Заслышав за дверью легкие, торопливые шаги дочери, Петр Афанасьевич огорченно покачал головой. Ну, коза неуемная! Осемнадцатый год уж пошел, а двигаться плавно, степенно, как девице положено, так и не научилась. Шаги замерли, послышались тихие голоса, шепот – опять с девками языками зацепились…
– Входи уж, коли пришла! – ворчливо подал он голос. – Чего под дверью-то шушукаться? Небось не маленькая, да и я не глухой!
Катя вошла, стараясь держаться степенно, поклонилась образам, потом отцу, пожелав ему доброго здравия, и, не выдержав, метнула в него пытливо-любопытный взгляд.
– Не случилось ли худого, батюшка? Вижу, не спали, не ели, аж с лица спали, уж не я ли, горемычная, прогневила вас?
Вельяминов внимательно оглядел дочь, то ли оценивая, то ли дивясь. Золотистые косы, стройный, высокий стан, светлое личико с чуть раскосыми зелеными глазами и удивительный рот – нежный и волевой одновременно… Что ж, верно говорят – недурна девка! – удовлетворенно вздохнул Петр Афанасьевич. Токмо тощевата малость…
– Косы-то чего не убрала, али некому? Небось, опять все второпях, да как попало! И за чем только эта дура Федотовна смотрит? Совсем из ума выжила, старая! А вырядилась с чего? Снова дома не сидится? Ну, да ладно… не до того мне нынче. Потом разберемся, как ты отцовские наказы блюдешь… косы и те толком не заплести – сраму не имаш – простоволосой пред родителем являться!
– Нешто не к лицу? –