ещё раз его перечитал, теперь уже не торопясь, и задумался. Смотрел в мою сторону, но меня, судя по всему, не видел. Затем спохватился и даже улыбнулся, видно, ему в голову любопытная мысль пришла:
– Слушайте, товарищ, а давайте мы вас в создаваемый военный отдел порекомендуем, а пока он ещё официально не организован, я вас в боевую группу товарища Попова направлю. Так…
Он взял со стола какую-то бумагу, оторвал от неё чистый, неисписанный кусок и начал на нём что-то писать.
– Вот, держите мандат, – протянул он мне неровно оторванный клок бумаги, – сейчас вас проводят к товарищу Попову, и вы временно поступите в его распоряжение. А как только мы с товарищами Дзержинским и Петерсом закончим создание военного отдела, вы в нём и начнёте трудиться, а то у нас прямо какое-то латышское засилье начинается, – и засмеялся даже, так ему самому, наверное, эта мысль понравилась.
Вот так я и оказался в ВЧК. С этого времени мою фамилию исключили из всех адресных и прочих книг. Я физически существовал, но по документам меня как бы не было.
Попов мне понравился. Крепкий такой, собранный, руками не размахивал. На мандат только взглянул, мне руку молча протянул и пожал. Я почувствовал, что силёнки у него хватает, но демонстрировать её он не собирается. Это мне тоже понравилось. Бескозырка на его голове сидела так, будто там ей и место. Из-под матросского бушлата виднелась тельняшка. Он был, может, ровесник мой, может, на пару-тройку лет постарше – в общем, примерно одного возраста. Деревенский, такой же, каким и я себя считал, хотя оба в городе достаточно пожили. Я, правда, в гимназии учился, а он на заводе вкалывал, но общего много было, что нас связывало. И в армии мы оба почти одновременно оказались, опять же с небольшим отличием: он во флоте, а я в артиллерии.
– Вот сейчас тебе рассказываю, – задумался дядя Никита и даже волосы свои рукой взлохматил, – и ничего общего не вижу, а тогда родственную душу почувствовал, что ли. Пришлись мы друг другу по душе, и я признателен был Александрóвичу, что он меня к такому хорошему командиру в подчинение послал. Жили все бойцы отряда Попова в реквизированной у кого-то из буржуев квартире, которую мы в коммуну превратили. Всё сообща делали: и готовили, и бельё стирали, и посуду мыли. Весело было, и тогда нам казалось, что вот о такой жизни все должны мечтать. Потом-то я стал понимать, что тогда меня юношеский максимализм захлёстывал.
– Отряд Попова почему боевым назвали? – продолжил после некоторого раздумья дядя Никита. – Нашей задачей было выявлять и ликвидировать контрреволюционные элементы, которых в Москве оставалось предостаточно. Запомнилось, как мы лихо разгромили хорошо вооружённую и сплочённую московскую организацию анархистов. Это была, пожалуй, последняя боевая операция отряда, в которой я принял участие. Случилось это в самом начале апреля 1918 года. Как раз тогда меня избрали делегатом на второй съезд партии левых эсеров. И вот за день до открытия съезда я после достаточно долгого перерыва нос к носу столкнулся со Спиридоновой.
Он