Перехватив ее руку, повернула:
– Это же старый Устав РКСМ!
– Ну да, Российского коммунистического союза молодежи.
– Он же устарел!
Но Алька уже трещала о чем-то другом.
У меня в мозгах был полный ералаш. Я слышала про «чубаровское» дело, но это было давно, больше десяти лет назад. Сейчас семья – ячейка общества. Поглядела на Альку, махнула рукой, говорить с ней на эту тему было бесполезно. Понравился парень, ну пошли и перепихнулись – он же мне нравится, что тут такого – вот и вся ее философия.
Некоторое время натянутость в наших отношениях с Алькой и Борькой сохранялась, но потом пошло все по-прежнему. У нас была еще одна подруга Наташа, Ната, она тоже училась с нами, но на актерском отделении – вот та костерила Альку почем зря. Честно говоря, и мне потом перепало от Натки: как я могу до женитьбы спать с Сергеем! А что было, когда однажды влезла Алька, это вообще страшно вспомнить. Наташка четко знала, что найдется человек, верный сын нашей компартии и Родины, с которым она создаст семью. И у них будет не менее четырех детей – двое мальчиков и две девочки.
Наташу на курсах звали комиссаршей или Ильей Муромцем. Первое прозвище она получила, так как ее несколько раз приглашали играть роль комиссарши, конечно, это было не кино и даже не какой-то серьезный театр. Где-то ей из реквизита подарили кожаную куртку, в которой она часто ходила осенью и весной. Она довольно-таки высокая и плотного сложения, ее и прозвали Ильей Муромцем. Из-за этого нашу троицу называли тремя богатыршами, так как мы все были повыше среднего роста и отнюдь не субтильные. Алька обладала типичной для того времени спортивной фигурой, поэтому ее часто приглашали на всякие около спортивные шествия и мероприятия, очень популярные в то время. Да и мужики на нее слетались как мухи на мед. В этой троице я была самая маленькая, из-за чего получила еще одно прозвище – Дюймовочка, аукнувшееся мне позже.
Я часто заходила к Элеоноре Витольдовне, напомню, она жила в коммунальной квартире. Кроме всего прочего, интерес представляло наследство Карла Ивановича, которого забрали в тридцать седьмом году. Через две или три недели после ареста его комнату открыли и начали освобождать от вещей. Много книг успели перенести к себе Элеонора и Пашка. Книги были на разных языках, да и на русском много, каких в библиотеке не найдешь. Эти книги определили судьбу Пашки и в моей жизни оставили существенный след. Пашка прочитал книги Жуковского и Можайского, потом нашел еще что-то и загорелся воздушными полетами. Он пытался объяснять мне принципы воздухоплавания, честно говоря, ничего не поняла, да мне было и не до этого. Пашка вступил в аэроклуб, ездил за город. Мы, конечно, все восхищались Чкаловым, перелетами, полетами в стратосферу, но для меня это было примерно то же, что и полеты к Аэлите на Марс из романа Алексея Толстого. Если бы кто-нибудь сказал мне, что очень скоро я буду прекрасно разбираться в самолетах, кораблях и во многой другой технике, я бы только покрутила пальцем у виска. Я была человеком искусства, чистым гуманитарием.
В 1940 году Пашка