в стороны и коснувшись собственного лба, я сокрушенно помотал головой.
Он понимающе кивнул.
Сходил за оставленной у входа корзиной и жестами предложил мне еду. Я отказался от пищи, но пару глотков из чаши все-таки сделал…
Старец внимательно наблюдал за мной. Я в свою очередь искоса посматривал на него, пытаясь понять, какой он человек. На меня были устремлены живые и в то же время спокойные черные глаза, доброжелательные, но без тени улыбки. Высокий смуглый лоб избороздили глубокие морщины. Длинные полуседые волосы слегка курчавились на концах, но я не решился бы определить возраст этого человека. Тем временем, выждав, пока я утолю жажду, он снова неторопливо заговорил, указывая на предметы и несколько раз повторяя их названия.
Вскоре я усвоил, как на его языке будет «вода», «сухарь», «сыр»; уяснил, как можно договориться о еде, питье и прочих неотложных естественных надобностях. Первый урок с Амвросием несказанно меня утомил, и монах это заметил. Он прекратил нашу беседу и легким движением руки прикрыл мне глаза. Затем произнес короткое слово, которое я истолковал, как указание спать, и неспешно удалился.
Мое ослабленное тело жаждало сна, а мозг, взбудораженный всем произошедшим, решительно протестовал. Встреча с монахом не предоставила ответов ни на один насущный вопрос и ничего не прояснила.
Однако питье в чаше не только утоляло жажду, но и обладало неким успокаивающим эффектом: вскоре я провалился в живительную пучину сновидений…
Потянулись дни, которые, едва отличаясь друг от друга, проходили в неведомом для меня месяце, в неизвестном году, в месте, о котором я по-прежнему не знал решительно ничего. Впрочем, нетрудно было догадаться, что снаружи властвовало лето, но было ли оно в этих краях вечным временем года?
За пределами моего крова пели птицы, пахло неведомыми травами и цветами, изредка грохотали короткие, но сильные грозы, и тогда камни у входа становились мокрыми от залетавших внутрь капель дождя.
Порой до меня доносился неумолкающий мерный рокот, словно дышал кто-то очень большой и сильный. Звук был смутно знакомым, но мое сознание отказывалось определить и назвать источник.
Кроме Амвросия, в мое обиталище никто не наведывался.
Странно складывались наши отношения: он приходил, ночевал в пещере, ранним утром просыпался, молился перед образом, иногда окуривал наше обиталище то ладаном, то смесью ароматических масел или смол.
И уходил.
Возвращаясь, монах приносил в плетенке еду и воду в глиняном кувшине. Он продолжал лечить меня травами, настои которых готовил тут же, разложив маленький костерок в очаге; поил медом, терпким, но легким вином; подолгу разминал мои мышцы худыми, но сильными пальцами, втирал в кожу настойки, пахнущие травами. Затем растирал меня жесткой губкой, смоченной душистым маслом.
Силы понемногу возвращались ко мне, но Амвросий не разрешал