на кушетку, испачканную голубиным пометом.
Он еле ощутимо прошелся пальцами по позвоночнику, что-то пощупал за ушами и, верно определив мои недуги, рекомендовал ходить по пять километров по лесу.
– Понимаете, мне нужна немного другая оценка. В общем, я кое-где поучился и не хочу обманываться. Давайте я сейчас кое-что сделаю. – И я стал его программировать, в соответствии с уроками Школы, на то, чтобы он сократил плату. Мне, конечно, было плевать на деньги. Меня интересовало другое.
– Другая оценка, говоришь? Ничего не плати и уходи, – неожиданно рассердился он и показал мне в сторону калитки.
Как я ни пытался вернуть его к беседе, вручить деньги, он отмахивался и гнал меня.
Похоже, Школа не допускала основного – установления оболочки, которая была гарантом обретения свободы от эгрегора самой Школы. Я почти утвердился в том, что она давала ровно столько, сколько нужно для ее продвижения и формирования у человека пленительной иллюзии «владения невидимыми техниками».
Косвенным подтверждением тому было и сообщение Веры, которое я получил спустя три недели после нашей разлуки. Ввиду его краткости, приведу полностью:
«Салют, май Дарлинг! Извини, что надолго исчезала. Ты Же знаешь, во время энергопоста лучше отключиться от всех и вся. Но вот я снова дома. Будет ли у тебя возможность приехать? Я не против встречи. Я почти не сплю, почти не ем, и сил у меня так много, что я смогу вплотную работать над своей целью и гулять по городу с тобой».
Стоит ли говорить, как быстро я решил навестить Веру?!
Глава 4
Нет более сильного эгрегора города, чем эгрегор мифологического, литературного Санкт-Петербурга. Воистину, это так! Тамошние сфинксы, всадники, желтые дома, мосты и площади – это не камни, а тексты и поэмы. И, поверьте, я бы испытал по этому поводу восторг, если бы Школа не лишила меня исконного, одухотворенного восприятия эгрегора. Однако ее демистификационная мощь была столь велика, что Санкт-Петербург оказался в моих глазах лишен своей пикантной начинки.
С другой стороны, из-за моего литературоцентричного сознания любой город превращался для меня в бесконечный анонимный текст – поверьте, господа, это проклятие! – и от него нельзя было нигде спастись!
Итак, я приехал в Петербург. Шел по Петроградке. За сумрачными модернистскими фасадами, под карнизами которых, должно быть, сидели невидимые горгульи, я улавливал психические излучения, дрейфующие в обыкновенном питерском тумане. Туман, тысячелетия назад зарекомендовавший себя живым и таинственным, был просто конденсатом. Дверь (бордового цвета, как суперобложка моего «Улисса») была просто дверью. Лестница – лестницей. Чувствуя под подушечкой пальца податливую кнопку звонка, который играл истошно мелодию «На голубом Дунае», я осознал важное. Чрезвычайно важное. Вот оно: демистифицированный мир мгновенно умирает. Это закон.
На этом открытии Вера распахнула дверь и запрыгнула на меня по-лягушачьи – обвив шею руками