погибший, но ещё не исторгнутый наружу эмбрион отравлял мое нутро? Это его сизые несуществующие губы нашептывали мне, что прекратить всё это можно – только одним способом? Связано ли это с гормональными препаратами, которые мне пришлось принимать горстями, или еще с чем-то?
Но, разумеется, ни о чем из этого я не спросила. Ее деловой тон, проворность, взгляд, скупость на слова – не располагали к нытью и туманным формулировкам вроде «было скверно на душе». И я запихнула их подальше, как развороты с фотокомиксами в деревенский книжный шкаф. Так, бессознательно, я в четвертый раз угодила в протокол ЭКО. Будто не сама управляла событиями, а они несли меня по реке могучей воли внешнего мира. И чем дольше это продолжалось, тем меньше я понимала, что́ со мной происходит.
Зимой я случайно узнала, что с одной из соосновательниц клиники дружит моя знакомая. Вооружившись рекомендацией, я отправилась поговорить с ней. Мне хотелось обсудить происходящее в доверительной обстановке, без холодного делового взгляда врача на приеме, а заодно избавиться от ощущения, что, поскольку я плачу за эти ЭКО гору денег, то не могу до конца доверять кудрявой врачихе и вежливым медсестрам. Ведь продажа услуг всегда окружена химерами маркетинговых технологий. Откуда я знаю: может, у меня в последний раз не получилось вообще ни одного эмбриона? А в клинике, чтобы не останавливать цикл, каждый этап которого стоит очередного транша с моей карточки, просто играют спектакль? Или они уже давно нашли и знают причину моей бездетности, но не говорят, чтобы я по-прежнему отваливала круглые суммы раз за разом? Поэтому возможность поговорить с кем-то «типа своим» нельзя было упускать.
Соосновательница клиники оказалась коренастой грузинкой в очках-кошечках. Она сразу перешла на «ты» и принялась громогласно меня опрашивать. Когда я сообщила, что уже пятый год пытаюсь забеременеть и три года вожусь с ЭКО, она одернула меня и, загибая пальцы, стала считать – сколько это в неделях, после чего заключила, что эти мои патетические три года на самом деле – всего лишь пара десятков недель в пересчете на голую сумму временных затрат.
– Пойми, ты уже внутри этого процесса! Ничего не поменять, ты не отмотаешь время, это твоя жизнь, – с этими словами она обвела рукой стены вокруг.
Я в ответ рассказала ей о черной тоске на фоне последней неудачи.
– У тебя же всё устроено в жизни, так? – она посмотрела на меня поверх очков. – Всё есть, это видно. А тут, – она хлопнула в ладоши, – не задалось! А тебе надо теперь и это тоже… – Ее речь звучала так, что казалось, это не настоящий врач, а актриса, которую только что загримировали и нарядили в белый халат прямо тут, за ширмой. – Хочешь всего сразу, да?
– Хочу, – эхом отозвалась я.
– Так вот те, кто хотят, моя хорошая, – она поправила очки. – Реально хотят. Бросают на это все силы. Вообще всё. Готова ты на такое?
Я сглотнула и промямлила, что не могу подчинить всю свою жизнь одному лишь ЭКО.
– Вот! – крикнула она и ткнула пальцем в воздух около моего лица. – Вот, куда смотреть надо! А те, кто реально хочет, они…Знаешь,