должен все посмотреть своими глазами.
СОБОЛЕВСКИЙ. Правило отменное. И впредь поступайте так же.
РЕЙХМАН. Не смею задерживать. Ваше время слишком дорого…
ПУШКИН. В последние дни не могу этого сказать. Прошу простить, что принял вас в неподобающей обстановке. В доме – неряшество, запустение. Жена с детьми уехала в Заводы, что в Калужской губернии. Я хозяйничаю один и живу, как видите, на холостой манер…
РЕЙХМАН. Это не так плохо. Одиночество имеет свои добрые стороны. Так, например, вам ничто не мешает творить.
ПУШКИН. Увы, на сей раз мне одиночество не помощник. Пишу одни деловые бумаги. Нижайше вам кланяюсь. Впрочем, забыл – я хотел просить у вас совета о статуе. (Подводит его к окну.)
РЕЙХМАН. Да, но я агроном.
ПУШКИН. Вы прежде всего человек дела, и я преисполнился к вам безмерного доверия. Не удивляйтесь. Со мной это часто бывает.
РЕЙХМАН. Рад служить.
ПУШКИН. Ваша великая соплеменница – наша славная императрица.
РЕЙХМАН. Весьма значительный монумент.
ПУШКИН. Видите, история такова: при моем вступлении в брак дедушка жены моей – Афанасий Николаевич – думал дать ей в приданое деревню. Однако же на деревне лежал столь большой долг, что желание его, по счастью, осталось неисполненным. Тогда почел он за благо подарить ей эту отличную статую. При этом присоветовал нам ее расплавить, объяснив, что медь нынче дорога.
РЕЙХМАН. Ach, so…
ПУШКИН. Прекрасно. Однако вот беда. Покойная императрица была благодетельницей Гончаровых, через нее они получили дворянство, и потому дедушка полагал кощунственным расплавить статую без соизволения царствующей фамилии. Нечего делать – пришлось мне писать графу Бенкендорфу письмо, взывая к милости августейшего внука, и в конце концов согласие было дано.
РЕЙХМАН. Так. Это хорошо.
ПУШКИН. Чего лучше! Но тут как на грех оказалось, что медь сильно подешевела и расплавлять нет никакого резона. Махнул я рукой, уехал в Петербург, но глядь – вскоре прибывает сюда и статуя. Дедушка прислал.
РЕЙХМАН. И вы не пробовали продать?
ПУШКИН. Как не пробовать! Покупателя не нашлось. Я уж писал двору, уповая на родственные чувства. Тем более в Царском Селе доныне нет памятника императрице.
РЕЙХМАН. Такое ваше обращение не должно остаться без ответа.
ПУШКИН. Вот и я так полагал. И поначалу дело вроде бы шло не худо. По высочайшему повелению статую смотрел академик Мартос, от его заключения много зависело, и вот, извольте видеть, решил он, что, хотя статуя и изрядной работы, искусство ушло далеко вперед и она уже не отвечает новым его законам.
РЕЙХМАН. Это обидно.
ПУШКИН. Рад за искусство, но не пойму, чем она все же стала плоха? И просил я не бог весть сколько – двадцать пять тысяч. Едва ли четвертую часть, чего она стоит.
РЕЙХМАН. Этого я не могу сказать.
ПУШКИН. Карл Петрович, нынче появились люди богатые, иным может быть лестно обладать таким монументом. Как ваше мнение?
РЕЙХМАН. Очень возможно, но эти люди не слишком охотно расстаются с деньгами.
ПУШКИН. Не знаете ли вы кого? Не озарит