не то жадности охватил все его существо! Ему хотелось еще больше денег, еще больше этого золота, в котором он мог смело купаться.
Почти то же чувство охватило и Федора Максимовича… Первые два года он был совсем как не свой… Золото, вернее, ассигновки горных правлений на полученное золото накапливались ежемесячно в его несгораемом сундуке, беспроцентные, бездоходные, а он и не думал об этом, стремясь намыть все больше и больше этого презренного золота… Каждый день, лично присутствуя при выборке добычи машины, он приходил в какой-то экстаз, дрожал из-за каждого золотника, чуть не плакал когда случайно, в один день добывали меньше обычного, словом, превращался в какого-то капризного ребенка… Близко знавшие его, положительно стали замечать за ним припадки ослабления мозговой деятельности…
Отношение его к семье стали совершенно невыносимыми, жена, всегдашняя страстотерпица и прежде, теперь была буквально загнана и забита, сыновья совсем исчезли из дому, младшая дочь не смела показать носу из своей комнаты, боясь попасться на глаза отцу, и только один человек являлся некоторым противовесом страшному Федору Максимовичу – это Клюверс.
При встрече с зятем Карзанов, видимо, сознавал его умственное превосходство, и с ним одним обращался, как с человеком… Но, как не бился Казимир Яковлевич, доступа в кассу не давал!
Хотя ежемесячное содержание, выдаваемое тестем и давало ему возможность жить хорошо, даже богато, но совсем не того желал Клюверс… У него созрел план, воспользоваться одному всем этим несметным состоянием, – и раз решившись, он твердо и смело пошел к достижению намеченной цели.
В жене он был уверен. Плохо развитая женственно и физически, болезненная и слабонервная, она вполне подчинилась влиянию мужа, а с рождением дочери совсем затворилась в детской и для посторонних стала невидимкой.
Младший сын Карзанова, Иван, личность почти безличная, но недостатку воспитания и развития, рос каким-то полу идиотом, и признавал авторитет только отцовского кулака, и благоговел пред умом и находчивостью Клюверса. Влюбчивый и впечатлительный, он скоро стал послушным орудием в руках бывшего каторжного, который очень ловко сумел задеть живую струнку его чувственности.
Старший сын, вернувшись из-за границы почти здоровым физически, морально пал еще больше, и начал без просыпа пить запоем. На этот раз отец окончательно вышел из себя, и по совету зятя отослал его на один из своих заводов, под видом главного управляющего, а собственно «под начало», старого, опытного приказчика. Но сын не вынес этой жизни и в один прекрасный день ушел с завода и пропал без вести… Горе старика на этот раз было далеко не таким сильным, как при первом покушении на самоубийство, и даже когда, через год, до него дошла весть, подтвержденная метрической выпиской, услужливо присланной благочинным города Красноуфимска, о смерти раба Божия Михаила, он только еще больше нахмурился и перекрестившись, пробормотал:
– Царство небесное! Не ко двору был малый!
И