фальшивых денег. Человек этот был по виду выкрестом откуда-то с юга. Когда Максим Никифорович покупал у него реактивы, кто-то из его советчиков донёс, что выкрест делает оловянные ложки золотыми – для тех, у кого нет денег на дорогие столовые приборы. Но всё это, разумеется, были глупости.
Да и выкрестом ли был он, этот человек без возраста, в странном платье, которого видели на улицах обеих столиц, причём иногда одновременно и в той и в другой…
Его называли врачом, что оправдывало торговлю. Да и познакомился Максим Никифорович с ним не в поисках реактивов, а когда этот человек лечил его жену от кашля. Врач сидел на квартире, толча порошки разных цветов, растворяя и смешивая их, будто приправы на кухне.
На удивление ни квартирная хозяйка, ни окрестные люди не жаловались на запахи и дым.
Итак, уран, вернее, его соли были его идеей. Про уран говорили, что это странное вещество: им можно лечить, но лечение это имеет оборотную сторону – природа потом забирает своё с удвоенной скоростью.
Но врач-алхимик вдруг пропал, как и не было его. Ходили слухи, что его выслали за изготовление фальшивой монеты, но осведомлённые люди рассказывали, что он пытался лечить князя Разумовского препаратами из мумий, что не понравилось Церкви. Третьи утверждали, что он отправился за своим ураном в Монголию. Так или иначе, врач пропал, а когда жандармы заявились на его квартиру, то не нашли и самого дома. Номера на улице оказались перепутаны, а когда их перевесили как надо, то вместо дома врача обнаружился пустырь, поросший полынью. Она, как известно, помогает от лихорадки, но дела это не прояснило.
Однако в доме художника ящики со стеклянными колбами определённо остались и пошли в дело.
Изобретение Максима Никифоровича рождалось медленно, будто он строил дом, а вернее, будто восстанавливал старый разрушенный храм, перебирая блоки – сперва вслепую, а потом руководствуясь странным наитием. Уран стал его путеводной планетой, а уранил нитрат – рабочим веществом.
Наконец, после нескольких лет проб и ошибок, он поставил большой деревянный ящик напротив брошки с изображением слона и через час получил почти идеальное изображение животного на пластине.
Он показал его в Академии художеств, но начальство оно не взволновало. Максима Никифоровича это, впрочем, не расстроило.
Он колдовал с большим деревянным ящиком и пластинами, чувствительными к свету.
За это время прошла, будто мелькнула, его семейная жизнь. Жена умерла от чахотки, и он будто этого не заметил. Однако через некоторое время он привинтил её брошь на свой ящик. Теперь на деревянной поверхности, в самой середине, находился серебряный слон, поднявший хобот.
И в этот момент его вызвали к попечителю, и оказалось, что жизнь его повернулась. Нужно было ехать на Святую землю, чтобы зарисовать наново храм Гроба Господня. Но в конце разговора попечитель вдруг сказал, что ему, вероятно, предстоит сделать что-то большее.
Что может быть большим, чем храм, Максим Никифорович не понял,