При этом я понимаю, что другие этого не знают, потому что я им не говорила изначального порядка, кому какая кружка достанется. И тот факт, что они, ни Мишка, ни Славик ничего об этом не подозревают, вдруг показался мне страшно смешным, и я стала смеяться.
И я смеюсь и вслух объясняю, что хотела совсем не так поставить кружки.
И Славик тоже давай смеяться. А Мишка вроде тоже, но не так. Он вроде как смутился и говорит:
– Да это ничего страшного.
Да как же нестрашно-то, когда это страшно смешно.
Потом я наливаю им чай и хотела уже было себе налить, а тут я вижу, что кружка-то моя испорчена: верх совершенно залит керамикой. Куда наливать?
И я говорю:
– А кружка-то сломана.
А Мишка спрашивает:
– А вы чего наелись такого? А?
И кружку берет и просто переворачивает, и тут до меня доходит, что она не сломана, а просто была кверху дном. И это так поразило меня, и так стало опять смешно! Я прям согнулась пополам от смеха, и Славик так смеялся, что чуть со стула не упал. И смешно еще оттого, что я знаю, что Мишка, он тоже периодически курит, и при этом никак не поймет, что с нами.
И вот мы чай выпили, и Мишка со Славиком ушли. А я осталась. Достала тетрадку, ручку и градусник. Я записала в тетрадку время, когда мы выкурили эту сигарету. Я описала чаепитие и время, когда оно закончилось. Я измерила себе температуру: 37,2. Записала. Подошла к зеркалу. Глаза красные, зрачки расширенные. Я записала. Потом я достала пакет с мандаринами и стала их есть. Я их ела и ела, и они были такими вкусными, и остался один мандарин, но я не могла его уже съесть, потому что стало как-то не так в горле при глотании. Я описала это в тетрадке. Затем я почувствовала шум в голове и пожалела, что у меня нет аппарата мерить давление.
Прошло два часа с начала эксперимента. Меня мучила жажда. Я пила и пила воду, потом я легла на кровать и слушала, как постепенно стихает шум.
Окончательно все симптомы исчезли спустя четыре часа с начала эксперимента. И я записала это в своей тетрадке. На следующий день я попробовала последний оставшийся мандарин и поняла, почему мне что-то мешало в горле, когда я их ела. То, что они были очень вкусными, было неправдой, мне почему-то так казалось. Они были ужасно-ужасно кислыми, как лимоны, а я их съела много, целый пакет, килограмма полтора-два. И кислота сожгла мне гортань; можно сказать, я конкретно набила себе оскомину. Их невозможно было есть.
Вот такой вот был у меня эксперимент.
– Это был глюк, – сказал Чеглоков, радостно улыбаясь.
– Там что-то случилось с ощущениями, но не так, как при употреблении водки. Я же для этого и проводила эксперимент. Записывала все. Жаль, записи утратились.
– Записывать все – вот это и был глюк.
– Да нет, я же изначально хотела провести эксперимент, мне нужны были результаты исследований.
– Да это и есть глюк, я точно это знаю. Я ее столько выкурил, вы себе не представляете.
Он радостно кивал; надменность его исчезла, его поза была уже довольно