тайна египетской мумии, она не реагировала. И не упиралась. Под силой его руки повернулась – колода-колодой – и продолжала бесстрастно, с закрытыми глазами и крепко сцепленными губами, безмолвствовать. Шкалика потрясывало. Наглея, он стал копаться в пуговицах её фуфайки… Проник рукою к телу… Танюшка едва заметно напряглась. Эта, слабо заметная девичья реакция, возбудила Шкалика совершенно. Он резко повернул девицу на спину и лёг сверху… Она отвернула лицо… Но Женька жадно впился в губы, пытаясь вызвать в ней ответное чувство… Таня не отвечала. Даже не кривилась на драконий дух изо рта его. Расстёгнутая фуфайка ничего не решала. Его рука опустилась вдоль тела, загребая в ладонь рубашку, проникая под резинку неглиже…
Сквозь нескончаемую музыку степи молодые любовники услышали шум приближающейся каротажки. Лёха Гуран вёз горячий чай к обеду.
Шкалик резко отвалился с танюшкиного тела и пополз вдоль долинки, словно лермонтовский Руслан, преследуемый злой Наиной. Через десяток метров он неожиданно наткнулся на… овцу. Бедное животное, провалилось в одну из брошенных буровиками скважин. Погрузившись в забой наполовину, бессильно побарахтавшись несколько дней, ожидала своей худшей участи. Шкалик вскочил, вышел на бортик долинки и замахал руками Лёшке Гурану.
– Геолухи… проклятые… – пробормотал Гуран, увидев этакую потрясающую картинку. – Ну чо вы везде лезете.
– Вроде живая, – отреагировал Шкалик.
Из каротажки попрыгали Родя с Митричем и девчонки-магниторазведчицы. Они обступили яму с овцой… К ним молча присоединилась Танюшка Нарва.
– Ой, ну что вы стоите… – возмутилась Люся Ходырева. – Она ещё живая, спасать надо!
Шкалик с Гураном схватили овцу за шерсть и легко вынули из забоя. Затем Лёшка Гуран верхонкой сбил глину с её шерсти и унёс несчастную овечку в салон каротажки.
– Так, Лёша… Выходишь, выкормишь… А на завершение сезона привезёшь нам рёбрышек на шашлычки… Договорились? – Лёша Бо не спрашивал, но приказал. Лёшка Гуран молча ушёл в кабину. По его ропоту, внутреннему негодованию и ещё чёрт знает по каким приметам, Лёша Бо понял, что, завершив сезон, празднуя отвальную, геологи не дождутся от Гурана ни бараньих рёбрышек, ни курдючного сала, ни даже рогов овечьих.
Девчонки разложили сумку с продуктами.
– Кто чай пить будет?
– Я не буду. – Лёха Гуран и тут неожиданно забастовал. Он, сидя спиной к колесу каротажки, ковырял самодельным ножом степной дёрн и всем своим видом выражал обиду и неудовольствие за… За что только? За овцу, едва не сдохшую в скважине? За частую езду без тормозов? За нужду якшаться с геологическими пришельцами, к которым сам пришёл наниматься на работу? За поруганную землю, за испуганную степь, за нарушенный вековой покой его милой вотчины?.. Сам, наверное, не знал и не мог осознать – за что ему выражать свой тихий протест понаехавшим в харанорскую