существо.
У нас всего три дня, а он ушел кататься.
Я закрываю глаза и жду его в темноте.
– Ведь мы надеялись, что это будет великолепно! – негодует Жюст. – Три великолепных дня. Все условия соблюдены. Превосходный снег, постоянное солнце и это потрясающее шале. Ты только представь на минутку, во сколько бы такое обошлось, если его снимать!
Я пытаюсь объяснить: Жюст, у нас же всего три дня. Он ничего не хочет слышать.
– Три дня в горах, чтобы сидеть взаперти – ты на это надеялась?
Он кричит, и каждый из звуков, которые он издает, распинает и убивает меня.
– Такие шикарные выходные с неба кучами не сыплются, дорогая Аньес. С каких это пор катание на лыжах противопоказано молодым влюбленным парочкам? Они что, должны жить отшельниками? Предупреди меня в таком случае, предупреди, потому что, видишь ли, дорогая Аньес, до этого момента я думал насладиться жизнью. А на самом деле какая у нас программа? Стоило мне высунуть нос наружу, как Аньес принимает трагический вид, кривится и закатывает мне истерику!
Он идет на кухню и продолжает оттуда:
– Жизнь, Аньес, настоящая жизнь!
Я слышу, как он бьет по стенам кулаками. Так что мы впервые оказались не Единым Существом, а двумя разными – с разным представлением о счастье. И что мне думать о себе, о Жюсте, обо всем этом? Он молча проходит мимо и запирается в ванной. Гораздо позже выходит оттуда, уже свежий, успокоившийся и прижимает меня к себе.
– Ну хватит, Мамочка, я сорвался, и было из-за чего. Но все-таки не собираемся же мы испортить такие прекрасные дни!
Меня заливает теплом его тела, успокаивая мое отчаяние.
– Аньес, ты спишь, свою мельницу проспишь[3]… – добавляет он, – полу-напевая, полунашептывая.
Целует меня. Я возвращаю ему его поцелуи, слишком счастливая, что все улаживается.
Солнце сияло до конца выходных. Жюст был доволен. Катался с утра до вечера. Я смирилась и терпеливо ждала его в шале.
В первый день он еще побуждал меня выйти прогуляться:
– Пройдемся по деревне, хоть чистым воздухом подышим!
Меня это не соблазняло. Он настаивал:
– Тебе тут будет одиноко.
Я отвечала, что люблю одиночество. И не лгала. «Опасность не в одиночестве, а в отчуждении», – добавила я, но он был уже далеко. Так уж повелось у нас с Жюстом: важнейшие слова всегда приходили или слишком рано, или слишком поздно.
Я провела эти три дня, заточив себя в спальне. Лежала в постели вплоть до наступления темноты и возвращения Жюста. Он быстро принимал душ и что-нибудь готовил, чтобы перекусить на скорую руку, предупреждая: «Это для нас двоих, Мамочка». Потом начиналось самое лучшее и длилось несколько часов, после чего я отключала свой мозг и снова погружалась в пустоту.
В понедельник вечером мы снова сели в поезд. Я наблюдала за Жюстом, который дочитывал свою книгу, думала о нем, но это была плоская, бесплодная мысль. По дороге к квартире сильно дул