Так рано! У меня отнялся язык, а рука приклеилась к ручке кастрюльки.
– Собирайся, Мамочка, мы уезжаем.
Уезжаем? Пожалуйста, можно повторить? Ты сказал именно это, Жюст? Значит, ты все-таки затеял этот долгожданный отъезд, на который я так надеялась!
Он уже схватил свою старую сумку и бросил ее на кровать. А я напрасно ищу слова, задыхаясь от счастья.
– И возьми свитер потеплее, – добавляет он, – тебе понадобится.
Он говорит «тебе понадобится», поскольку сам-то, в противоположность всем стереотипам, которые липнут к его черной коже, никогда не мерзнет. И хотя все тут уже повытаскивали шарфы, пальто и перчатки, он днем и ночью расхаживает в одной джинсовой куртке и рубашке с расстегнутым воротом, будто летом, открыв шею всем ветрам – прямо инопланетянин какой-то.
Он открывает шкафы, берет немного сменного белья, носки, пару ботинок, потом выходит за сигаретами. А я, достав свой единственный чемодан, начинаю нервно его набивать. Странно, я всегда думала, что ничем не владею, ничего не имею, а вот, поди ж ты, теперь этот потертый чемодан кажется мне крохотным, даже нелепым. Это все равно, что за моей спиной вот-вот рухнет мир, а я пытаюсь спасти то, что еще можно спасти, что еще может пригодиться: выливаю воду из кастрюли и засовываю ее еще горячей между двух пар простыней, пробую втиснуть туда же ящичек со столовыми приборами, прикидываю в уме, что придется тут бросить, кровать, стул, стол, серый радиобудильник – о, похоронить наконец этот счетчик времени.
Потом вспоминаю о коробке. Спускаюсь в подвал, открываю ее, достаю вещи одну за другой, выкладываю их в ряд, составляю разные боевые наряды, играю с тканями, с их прозрачностью – юбки с разрезами, невесомые платьица, которые так любят женские тела… Сажусь и смотрю на эту странную выставку. Нужно, чтобы мой взгляд запечатлел все, каждую разложенную на земле складку, каждый отблеск на шелковых блузках: это изнурительная церемония прощания. Закрывая дверь, я воображаю себе, как следующий квартиросъемщик стоит перед разложенной на утрамбованной земле одеждой, и еле сдерживаюсь, чтобы не засмеяться. Наконец, торопливо поднимаюсь: главное, не заставить ждать Жюста. А он стоит как вкопанный перед моим чемоданом и качает головой.
– Аньес, Аньес, Аньес.
Я вопросительно смотрю на него.
– Ну зачем тебе эта кастрюля? – выдыхает он, показывая пальцем на торчащую ручку. – И почему чемодан? Моей сумки хватит на три дня с избытком!
О господи, три дня.
– Я думала… – мямлю я.
Но не успеваю закончить свою фразу. Да и что бы я смогла объяснить? Собственная глупость лезет мне в глаза. Мысленно ругаю себя, презираю. Ну что, Аньес, отличилась? Кто позволил тебе думать, что мир становится идеальным? Что можно изменить жизнь меньше чем через неделю, всего лишь пожелав этого?
– Ты же не думала, что… – начинает Жюст с сомнением в голосе.
Я нахожу, что он странно на меня смотрит. Ну разумеется, а как ему еще на меня смотреть? Он пришел домой веселый, собирался