злился, зверел, прятался.
В конце концов, он забаррикадировался в сарайчике. Теща штурмовала. Тот отстреливался матюгами. Соседи вытягивали шеи, вслушиваясь с интересом. Сестрица мучила палочкой найденного в грядке червяка.
С меня было довольно.
– Пора домой. – Я принялся швырять, укладывая, вещи.
– Уезжаешь? – Бедняжка села на кровать.
– Погостили и хватит. Ты тоже, давай, собирайся. На электричку еще успеем. А на вокзале возьмем билет на вечерний поезд.
– Я не поеду.
Оглянулся. Смотрела прямо и твердо. За окном метались тещины вопли.
– Не дури. Мы славно отдохнули. Мне надо оформляться на работу.
– Оформляйся.
– Не возвращаться же мне одному.
– Я не смогу.
– Чего не сможешь?
– Вернуться туда.
– Что-то я не понял…
– Не смогу вернуться… туда… жить… к твоим родителям.
Я остолбенел. Вопреки июльской жаре, в доме было сыровато и гниловато. Гудел комар, увиваясь, но не даваясь пришлепнуть. Зря только врезал себе по лбу.
– Бедняжка, в чем дело?
Молчание. Опустила долу глаза. Губки в нить. Ручки в кулачки. Ножки впритирочку. Пауза тянулась, вязко перетекала в замкнутость, в неприступность, в глухую стену, в онемевшую пустоту.
Я ничего не понимал. Отказывался понимать. Мысли путались, спотыкались, летели кубарем в пропасть обморока. Впечатления, следы. Недомолвки, обрывки. Родители старались, как могли, нам помочь. Или нет? Или дело в другом? Что-то не так. Не сходится, не стыкуется. Но что именно, не молчи, не вытягивай душу за ниточку, просто скажи. Если только родители… чужие тебе люди, но… разве они тебя не… разве сделали они тебе что-нибудь, кроме добра?
Последнее вылилось в голос. И тут я услышал, как бормочет она:
– Да. Все так… Меня приняли, приютили… Слова худого не сказали и куском хлеба не попрекнули… Но скажи мне, как? Как мне дальше терпеть?.. Как признаться твоим добрым родителям, что, не смотря на все то, что они для меня сделали, я другая и моя жизнь – в другом. Как мне их за их же доброту не ненавидеть?!
На этом все слова уперлись в тупик.
Пришлось уезжать одному. Она вызвалась проводить. Мы шли по тропинке, протоптанной дачниками через лес к одинокому полустанку. Комары и жара. Тошнота и сумбур. Я по-прежнему не понимал ничего, кроме отчаянного осознания: штамп в паспорте не спасет и, похоже, вот я ее теряю.
Показался поезд. Выползал, надвигался железным удавом.
Она вдруг сказала:
– Люблю тебя, хочу быть с тобой. Но что ты можешь мне предложить?
Я оглянулся в недоумении. На меня в упор взирала судьба.
– Ты взрослый мужчина и должен подумать о квартире для нас.
6
Вернулся домой. Побродил по безлюдной квартире. Судя по сухости в цветочных горшках и стерильности в холодильнике, родители с дачи пока не наведывались. Жилье и быт в моем полном распоряжении.
Однако