глупости вы все говорите. – Ираида Васильевна подошла к Паоле, тяжело опустила руки ей на плечи. – Счастливая ты, Паша.
Паола вскинула на нее глаза, но Ираида Васильевна молчала, да говорить и не надо было – все и так поняли, что, собственно говоря, осталось досказать: «Счастливая ты – тебе есть кого ждать». Все это поняли, и наступила не просто тишина, а тишина неловкая, нехорошая, которую нужно поскорее оборвать, но никто этого не делал, потому что в таких случаях что ни скажешь – все окажется не к месту, и всем на первых порах станет еще более неловко. И только потом, спустя несколько минут, все сделают вид, что забыли.
– А знаешь, откуда твое счастье? – Ираида Васильевна стряхнула с себя эту проклятую тишину, но не захотела, вовсе не захотела, чтобы все забывали, и улыбнулась грустно, и сложила руки лодочкой, и поднесла их к уху, словно в них было что-то спрятано, малюсенькое такое. – Вот когда мы были маленькими, играли в «белый камень»:
Белый камень у меня, у меня,
Говорите на меня, на меня…
– А что, Маришка у тебя играет в белый камушек? – обернулась она к Симоне.
– Да вроде бы нет.
…Кто смеется – у того, у того,
Говорите на того, на того…
– И какие льготы предоставляло наличие белого камня? – осведомилась Ада.
– Уже не помню… Кажется – счастье какое-то.
– Да… – задумчиво сказала Паола. – До счастья я немножко не дотянула. Пинкстоун – это не белый камень. Розовенький.
– Все равно, – сказала Ираида Васильевна, – все едино – счастье, – и улыбнулась такой щедрой, славной улыбкой, будто сама раздавала счастье и протягивала его Паоле: на, глупенькая, держи, всё тебе – большое, тяжелое; а та боялась, не брала, приходилось уговаривать…
– Вызов, – сказала Симона и резко поднялась.
Все пошли в центральную рубку. Паола собрала со стола, понесла сама, здесь, с половинной силой тяжести, все казалось совсем невесомым. Шла мурлыкая, песенка прилипла, потому что была такой глупенькой, доверчивой:
Кто смеется, у того, у того…
Симона вышла из центральной, остановилась перед Паолой. Блаженная рожица, что с нее возьмешь?
– Дура ты, Пашка, вот что, – сказала она негромко.
Паола остановилась и уж совсем донельзя глупо спросила:
– Почему?
– Долго объяснять. Просто запомни: со всеми своими распрекрасными чувствами, со всей своей развысокой душой один человек может быть совсем не нужен другому. Вот так.
«Зачем они все знают, зачем они все так хорошо знают…» – с отчаяньем думала Паола.
Тут взвыли генераторы защитного поля, но сигнала тревоги не было; вероятно, подходило небольшое облачко метеоритной пыли.
– Не осенний ли мелкий дождичек… – сказала Симона и побежала в центральную.
Паола повела плечами, словно действительно стало по-осеннему зябко, и пошла по коридору, как всегда, по самой середине, где под белой шершавой дорожкой – узенький желобок. Приоткрыла