легко раздражаться и кричать на домашних по любому поводу. Примерно через год с дедом Иваном случился смертельный удар. Считая себя виноватым, Григорий Иванович совсем помрачнел, перестал подходить к маленькому сыну, интересоваться Вериными делами, почти не общался с семьёй.
На работе стали задерживать зарплату, появилось много нового, непонятного, неприятного. Григорий Иванович никак не мог смириться со сложившимся в пореформенной России, странным для нормального человека, несправедливым и поразительно легко и быстро принятым всеми положением вещей. Теперь для того, чтобы получить свои честно заработанные, небольшие, и притом на глазах дешевеющие, деньги, нужно было идти с поклоном к бухгалтеру, кассиру, канючить перед ними и унижаться, а после – подобострастно «благодарить» спиртными напитками за проявленное милосердие. Сделать именно это – выпросить отпускные, чтоб дали не когда-нибудь потом, после возвращения из отпуска, а заранее, как положено, – умоляла его жена. Она хотела вывезти Веру и Петю, который постоянно простужался, на юг, к родителям, и давила на то, что в прошлом году они и так никуда не выезжали, а лето на севере было дождливым.
– Да не могу я, Таня, – сказал он ей при детях, чуть не плача, – понимаешь, не могу. Противно это, тошно!..
Татьяна Владимировна продолжала настаивать:
– Ну, прогнись ты один разок! Ну, что тебе стоит?..
– Да кому я должен руки целовать? – Григорий Иванович начал выходить из себя. – Лёшке Пискунову? Перед этим скунсом мне на коленях ползать?.. Да никогда, слышишь, никогда я не буду ползать! Он у нас в роте стукачом был, ж… командирам лизал, и ты хочешь, чтобы я ему теперь полизал?.. – он так вдруг разорался, что Петя, которому только исполнилось три годика, забился от страха под журнальный столик.
И всё-таки Григорий Иванович получил тогда отпускные, переступил через себя, и жена с детьми уехала – самому ему на билеты до Волгограда денег уже не хватило…
Когда стали замораживать строительство, и задержка зарплаты перевалила за полгода, Григорий Иванович стал ещё злее. Он не мог спокойно относиться к тому, что начсклада продаёт «налево» материалы и детали от техники, что каменщик Савельич, которого Григорий уличил в краже двух мешков цемента, бессовестно не признаётся в своём преступлении. Было обидно и больно смотреть, как то, что годами создавали и накапливали общими усилиями, с такой стремительностью теперь рушилось и расхищалось. «Воры, хапуги, – мрачно бурчал он, – всё тащат, тащат, как муравьи… только те в одну общую кучу, а эти – в разные стороны, по норам…» Бывшие приятели мгновенно превратились во врагов. С Витькой Волчковым, однокашником, который раньше часто бывал у них в доме, за то, что тот ворованными кирпичами выложил себе гараж, Григорий Иванович даже здороваться перестал. Всё чаще приходил он теперь домой «на рогах», напившись на работе «халявного» технического спирта, которого тогда ещё было вдоволь.
А через год с небольшим должность