воздушное дня и небес в синеве, расплёснутой вкривь и вкось, – электричка наша.
Распахнулись – вот, мол, входите, люди добрые, – двери вагонов.
Потянулись вовнутрь – торопливо, как бывает всегда, – пассажиры.
Мы зашли в вагон – и устроились на сиденьях возле окошка.
Электричка свистнула, дёрнулась – и, со скрежетом, с лязгом, двинулась, набирая скорость в пути, по направлению к Болшеву.
В вагоне, людьми заполненном, Ворошилов частенько поглядывал на головку бутылки, торчащую, ванькой-встанькой, из сумки моей, поглядывал – и выразительно, укоризненно как-то, вздыхал.
Слушая эти шумные, страданий полные вздохи, я делал упрямо вид, что ничего такого странного или особенного вовсе не замечаю.
В Мытищах Игорь не выдержал.
С некоторым смущением, но достаточно твёрдо, так, что металлом каждое слово прогремело и долгим эхом пронеслось по всему вагону, предложил он выйти на станции и незамедлительно выпить.
– Володя! – шаманским тоном произнёс он при этом, – пора!
Я давно уже понимал, что пора. Да просто терпел.
Мы поспешно, я – сумку сжимая с бутылкой, он – папку с рисунками, выбрались из вагона – и вышли вдвоём на перрон.
Выпивать в людской толчее было делом, по всем статьям и по нашим твёрдым понятиям, неразумным, да и опасным: неожиданно, как всегда, появиться могла милиция – вот вы пьёте, мол, где! – и тогда…
Многое, слишком уж многое в прежние времена вставало за этим «тогда».
Ворошилов сердился, нервничал:
– Давай рискнём! Завернём за угол. Выпьем по-быстрому. И все дела. Не впервой ведь.
– Подожди! – твердил я ему.
И мы шли с ним, всё дальше и дальше, шли вперёд, отдаляясь от станции электрички, втянувшись в ритм этой вынужденной ходьбы, шли вдоль улицы, вдаль куда-то, в дебри общего безразличия, в подмосковную, летнюю, тёплую, бесконечную, скучную глушь, – и желание ворошиловское беспокойное – выпить немедленно – незаметно передалось, обжигая горло, и мне.
И тогда я сказал Ворошилову:
– Надо просто зайти в подъезд и там по-быстрому выпить.
– Это дело! – поддакнул мне Игорь.
Сказать-то легко – зайти поскорей в подъезд. Но – в какой?
Мы шли вдоль домов незнакомых, понимая, что здесь, в Мытищах, выбирать нам особо и нечего.
Наконец один из подъездов, этакий чистенький с виду, почему-то мне приглянулся.
Почему? Да как объяснить!
Знать, вела незримая нить.
Поплутала – и привела.
Вот какие, братцы, дела.
Был подъезд как подъезд. И всё ж…
На другие был – непохож.
Я сказал:
– Вот сюда и зайдём!
Ворошилов сказал:
– Здесь и выпьем!
Мы зашли в подъезд приглянувшийся, с немалым трудом открыв тяжёлую неожиданно, массивную, свежевыкрашенную, похожую на крепостную, из романов рыцарских, дверь.
Там, внутри, было тихо, чисто и прохладно. Странно, ей-Богу!
Тишина,