Невидимые руки, опыт России и общественная наука. Способы объяснения системного провала
контроля над рыночной экономикой на Западе и роста доверия к рынкам со стороны плановых экономик на Востоке некоторыми были восприняты как знак того, что эти две системы вскоре сольются в одну[42]. Однако к концу 1980-х годов, с распадом советской системы, эти надежды, в свою очередь, сменились предсказаниями о конце истории и верой в триумф капитализма[43].
С наступлением глобального кризиса круг замкнулся, и мы вернулись к беспокойству о неминуемом крахе капитализма и, может быть, даже к надеждам на этот крах. В качестве показательного примера можно прослушать длинное интервью с Эриком Хобсбаумом, транслировавшееся Би-Би-Си 18 октября 2008 г. Историк-марксист Хобсбаум, представленный слушателям как «один из выдающихся ветеранов британского левого фланга», признает, что он и другие левые испытывали определенную мрачную радость, видя, как сбываются их предсказания: «Это определенно крупнейший кризис капитализма с 1930-х годов… Как предвидели Маркс и Шумпетер, глобализация, присущая капитализму, не только уничтожает культурно-историческое наследие и традиции, но и несет с собой нестабильность. Она действует через серию кризисов. Это трагический эквивалент развала Советского Союза. Теперь мы знаем, что закончилась целая эпоха»[44].
Хотя заявление о конце эпохи было, возможно, некоторым преувеличением, оно отражало то, как кризис повлиял на общественное восприятие роли государства. Во многом так же, как Великая депрессия спровоцировала и кейнсианство, и «новый курс» Рузвельта, ипотечный кризис и последовавшая за ним приостановка межбанковского кредитования поспособствовали – во всяком случае, на какое-то время – дискредитации потока неолиберальной агитации за свободные рынки. Начавшись с монетаризма Милтона Фридмена, этот поток подготовил почву для программ массовой приватизации, а кульминацией его стало всеобщее дерегулирование глобальных финансовых рынков. Таким образом, шлюз оказался открыт, и при том, что общественные нормы все активнее поддерживали гедонистическое самообогащение, все было подготовлено для того, чтобы врожденная людская жадность привела к наступлению глобального финансового кризиса.
С учетом масштаба понесенных убытков – как в реальном секторе, так и на финансовых рынках – в обвинениях недостатка не было. Однако проблематика, стоящая перед нами сегодня, куда сложнее, чем грядущий конец капитализма. Ее истинную суть необходимо рассматривать в контексте вышеупомянутого вопроса Сена о том, какая экономическая наука нужна нам сегодня.
Поскольку жадность была присуща людям всегда, ее нельзя считать единственной движущей силой. Попросту говоря, константа не может быть сама по себе использована для объяснения вариации. Для объяснения требуется что-то еще; что-то, не исчерпывающееся провалом попытки при помощи формальных мер ограничить эгоистические действия, идущие вразрез с общим благом. Это что-то можно интерпретировать только как наличие (или отсутствие) норм, убеждающих акторов следовать золотому правилу: