главной улицы второй поворот налево. Сразу за хлебопекарней.
Эстер коротко кивнула.
– И будь внимательна, – добавил Альваро, – не пропусти час закрытия ворот, а то всю ночь проведешь за городом.
Я однажды опоздал, и ко мне пристал местный мальчишка с дрыном.
Рассказывая эту историю, Альваро подался к Эстер, словно ища у нее защиты или утешения.
– Он размахивал своей палкой так близко от меня, что я чувствовал ветер. А его друзья кричали, что евреи – прирожденные убийцы и что мы помогли мятежникам отрубить голову последнему королю.
Тем временем Мануэль внимательно наблюдал за Эстер.
– Obrigada, – сказала она по-португальски. – Спасибо за предупреждение.
Альваро покраснел, как вареный рак, и стал разглядывать свои модные ботинки с подвязанными деревянными подошвами.
Мануэль обворожительно улыбнулся Эстер, как будто услышал смешную шутку.
– Они хотели, чтобы Альваро снял штаны, – сказал он по-английски, не утруждая себя переводом. – Им было интересно посмотреть, как выглядит еврей.
Румянец мигом сошел с лица Альваро.
– Я тогда убежал, – просто сказал он, и Эстер увидела, что Альваро давно смирился с удовольствием, которое старший брат получал, унижая его.
– Obrigada, – повторила она, обращаясь к младшему. – Еще раз спасибо, что предупредил.
– Он наяривал, как побитый щенок, – сказал Мануэль.
Альваро и был щенок. Эстер едва сдержалась, чтобы не кивнуть. Однако старший братец был уж слишком жесток к нему.
– А ты бы не побежал? – спросила она Мануэля с лукавой улыбкой.
Она некогда дала себе зарок не поступать так, но в тот момент, когда она смотрела на Мануэля Га-Леви, ей хотелось, чтобы его младший брат Альваро увидел, как с физиономии старшего сползает ухмылка.
– Может, тебе стоило остаться и спустить портки, как они хотели.
Эстер скользнула взглядом к талии Мануэля, а потом еще ниже и вновь подняла глаза, чтобы встретиться с его непостижимым и таинственным взглядом.
– Готова биться об заклад, что ты ничем бы не отличался от обычного англичанина.
Мануэль издал удивленный звук. Его зелено-карие глаза остановились на Эстер. Но она не отвела взгляда, и обжигающее пламя, бушевавшее в ее душе, не лишило ее самообладания. Эту способность Эстер унаследовала от матери, но никогда не испытывала необходимости пользоваться ею. И если даже она правильно догадалась, что лондонская община не подвергала своих детей обрезанию, она не придавала этому обстоятельству особенного значения. Выражение лица Мануэля изменилось – теперь он как будто заново оценивал Эстер. Казалось, ему хотелось ударить ее за то, что она высмеяла его как еврея, но, с другой стороны, ему явно понравилось, как Эстер прошлась взглядом по его фигуре.
Внезапно в ее памяти возник образ матери с ярко накрашенными губами, виденный в карманном зеркальце, и лишил ее всякой решимости. Эстер повернулась