потом Голод прислал в наш город гонца с требованиями. Всадник хотел бочки рома. Кувшины с маслом. Одежду, золото, еду и великолепный дом, чтобы в нем поселиться.
Мне, вообще-то, даже знать об этом не полагалось. Я и не узнала бы, наверное, если бы Антонио Оливейра, мэр города, не был моим постоянным клиентом.
Мы с Элоа идем молча. Я не могу сказать точно, что у нее в голове, но чем ближе мы подходим к дому мэра – дому, в котором будет жить Голод во время своего визита, – тем тяжелее оседает во мне тревога.
Мне бы сейчас собирать вещи и бежать – то, что я заставила пообещать своих подруг в борделе.
Элоа наконец нарушает молчание. Откашливается.
– Вот не думала, что он окажется таким…
– …ебабельным? – договариваю я за нее.
– Я хотела сказать – откормленным, – сухо отвечает она, – но ебабельный тоже годится.
Я поднимаю брови.
– А ты рассчитывала подложить меня под какой-нибудь тощий мешок с костями? – говорю я. – Обидно как-то.
Она элегантно фыркает. Все, что она делает, она делает элегантно и женственно, так, чтобы привлекать мужчин, хотя сейчас она уже редко сама спит с клиентами. Это она оставляет для других своих девушек.
Таких, как я.
– С Жуаном же ты трахалась, – напоминает Элоа, – а такого скелета я в жизни не видела.
В голове всплывает непрошеное воспоминание об этом старике. Это и правда был мешок с костями, и приборчик у него уже практически не работал.
– Да, но он мне целую неделю каждый день присылал цветы и говорил, что я выгляжу как богиня, – отвечаю я. Другим-то клиентам чаще всего плевать на мои чувства. – За одно это я готова была с ним трахаться хоть до скончания веков.
Элоа шлепает меня по руке, подавляя усмешку.
– Ой, только не делай вид, будто, если бы этот мужчина бросил тебе хоть цент, ты бы его не заглотила, – говорю я.
– Заглотила бы, конечно. Упокой, Господи, его душу.
При упоминании Господа я трезвею. Нервно сжимаю пальцы, хрустнув костяшками.
Все обойдется. У Голода нет к тебе ненависти. Может быть, это сработает.
Это сработает.
Дальше мы идем в молчании. Петляем по извилистым улочкам Лагуны, среди покосившихся домов и потускневших витрин магазинов, тоже чаще всего обшарпанных, с облупившейся штукатуркой.
Другие горожане идут в ту же сторону, многие несут подношения.
Я даже не предполагала, что так много людей знают, где остановился всадник…
Если, конечно, все они направляются к нему. Туда же, куда и мы. А я-то надеялась, что мне достаточно будет появиться на пороге Жнеца, чтобы привлечь его внимание.
Наконец, дряхлые, обветшалые дома и разбитые бетонные улицы Лагуны заканчиваются. За ними пустырь, за пустырем вдалеке возвышается холм, а на нем стоит дом мэра, из которого открывается вид на город.
Мы приближаемся к старому особняку Оливейры с красной черепичной крышей и окнами из дутого стекла. Сколько я себя помню, мэр и его семья жили здесь и делали состояние за счет кораблей, перевозивших