Он берет косу в руку и встает.
Голод подходит ко мне. Каблуки его сапог щелкают по полу.
– Что там хоть под этой краской? – говорит он, подойдя вплотную. – Корова? Свинья?
Щеки у меня вспыхивают. Давно уже меня не бросало в жар от унижения. Только теперь я замечаю, сколько людей в этой комнате: не только Голод и Элоа, но еще и полдюжины стражников, – и все они это наблюдают.
Всадник усмехается.
– Думала, мне нужно твое тело? Да?
Голос у него жестокий.
Да. Именно так.
– Жалкое создание, – продолжает Голод, пристально разглядывая меня. – Ты что, ничего не слышала обо мне? Мне ни к чему твоя гнилая плоть. – Сверкнув глазами, он переводит взгляд с меня на Элоа. – Для вас обеих было бы лучше, если бы вы не пытались привлечь мое внимание.
Я чувствую перемену атмосферы в комнате и вспоминаю, как уволокли за дом семью мэра меньше часа назад. И теперь я вдруг с тревогой замечаю: подношения-то все здесь, сложены в ряд у ближайшей стены, а вот людей, которые их принесли, нигде не видно.
Мы ступили в опасные воды.
Стоящая рядом Элоа сохраняет невозмутимый вид.
– Ты когда-нибудь спал со смертной? – спрашивает она. Эта женщина ни в каких обстоятельствах не теряет деловой хватки.
Голод переводит взгляд на нее и лукаво улыбается – так, словно впервые за этот день что-то доставило ему удовольствие. Однако глаза у него холодные – таких холодных глаз я еще никогда не видела. Похоже, секс – последнее, что его занимает.
– А если и нет, так что? Ты что же, всерьез думаешь, что если я вдуну этому мешку плоти разок-другой, это что-то изменит?
Я поднимаю брови. Я привыкла к вульгарным, унизительным репликам. Но не привыкла к… Не знаю даже, как назвать такое оскорбление.
Мешок плоти? Уж лучше бы сучкой назвал. Я же знаю, что хороша собой.
– Видно, что ты никогда не пробовал ни одну из моих женщин, – говорит Элоа, продолжая цепляться за свой абсурдный план.
– Твоих женщин?
Голод вновь переводит взгляд на меня. Стиснув зубы, я выдерживаю его взгляд.
Узнает ли он меня? Знает ли?..
Его пугающие зеленые глаза внимательно разглядывают меня, пронзая насквозь. В них не мелькает ни искры узнавания. Если он и помнит меня, то никак этого не показывает.
– Как это, должно быть, ужасно, – говорит Голод, – когда тобой владеют и пользуются как собственностью.
Я открываю рот, чтобы сказать ему, что он ошибается, послать его подальше, сказать, что если бы я только могла остаться с ним наедине на минутку, то могла бы пробудить его память. Может, тогда мы сможем закончить это старое дело между нами. И ненависть, и надежды, связанные с ним, живут во мне уже очень давно.
На какой-то миг всадник колеблется. Кажется, он почти уловил что-то. Но затем его лицо становится жестким.
Глаза Голода устремляются куда-то поверх наших голов. Он свистит и делает жест людям, стоящим поблизости.
– Избавьтесь от них так же, как от остальных.
Мы совершили ошибку.
Это становится ясно, когда люди