тоном, но на Стаса ее слова подействовали отнюдь не успокаивающе.
– Светлана Сергеевна, вы лучше в это не лезьте!
– Стас! – глаза Светочки округлились, превратившись в две ярко – синие
большие бусины.
Парни зашикали на Стаса, девчонки кинулись успокаивать Светочку.
– Стас, остынь!
– Стасян, не гони!
– Светлана Сергеевна, Стас не виноват!
– А кто виноват! – через общий гвалт прорвался визгливый голос Писарева,
опять я виноват! А я, что наврал что ли? Если так и есть, кто виноват?
– Ах, ты, сволочь!
Через весь класс к визжащему Писареву полетел пакет со сменкой. То ли Стасик плохо целился, то ли Толька ловко увернулся, но пакет с тяжеленными стасиковыми ботинками сорок третьего размера с глухим ударом врезался в тощую спину Оксанки Сахаровой, отличницы и активистки. Сахарова качнулась, охнула, шлепнулась на парту и тоненько завыла. К Оксанке метнулась Женька, к Писареву, перепрыгивая через парты, Бабенко. Дальше началось невообразимое: Стасик молнией подскочил к Писареву, схватил за грудки, дернул и уложил ровнехонько поверх стонущей Оксанки. Озверевший Стасик душил Писарева вместе с Оксанкой. Отличница, плотно прижатая к парте спиной Писарева, глухо завыла, взмахнула руками, дернула ногой и затихла. Женька схватила Оксанку за руку и потянула на себя. Оксанка снова завыла. Стас продолжал душить. Эта дикая сцена длилась считанные секунды, но всем запомнилась ярко, в подробностях. Левка до конца школы пародировал умирание Оксанки, потуги Женьки спасти Оксанку и вопли Писарева. Бедная Светочка вцепилась в Стаса, пытаясь оттащить его от жертвы, но по факту, она, хрупкая не выше ста пятидесяти сантиметров и не тяжелее сорока килограммов, болталась на могучей стасовой спине, намертво вцепившись в плечи парня наманикюренными пальчиками.
Игорь, Юрка и Леха, одновременно сорвавшиеся с трех разных сторон, быстро растащили дерущихся. Буквально отцепив Светочку со стасовой спины, Игорь бережно отнес классную на ее законное место, усадил за стол, зачем-то поправил журнал, лежащий на учительском столе, и ушел на свое место.
Оксанка оказалась крепче, чем мы думали: как только с нее сняли Писарева и тычками усадили на место, она встала со стула, сделала шаг вперед, посмотрела пристально в глаза потрепанного правдолюба и влепила ему пощечину.
– Урод, – сказала Оксанка.
Почему пощечина досталась Тольке, никто так и не понял, но этот Оксанкин жест разрядил обстановку.
Первым начал хохотать Левка, потом Юрка, полминуты спустя хохотали почти все, кроме троих: Писареву и Бабенко было не до смеха, а Светочка, нахмурив лоб, видимо обдумывала выходы из сложившейся ситуации. Выждав, пока мы прохохочемся, она постучала указкой по парте, призывая к тишине. Потом встала, вышла на середину класса. Была она такая же маленькая, хрупкая, но какая-то необычно серьезная и строгая.
– Значит так, – зазвучал в тишине ее спокойный голос, в котором едва
улавливались металлические оттенки, – если еще раз такое или подобное повториться,