изумленно воззрился на девочку
И наконец ответил: лучше уж пышные.
Стало быть, повезло фройляйн Хазе, хоть она не так уж красива.
Лицо у нее одутловатое,
И над верхней губой растут волоски,
Чтоб не сказать усы.
С этим Шарлотта вновь обратилась к соседу:
Что лучше – пышные груди плюс усики над губой
Или малюсенькие грудки плюс ангельское личико?
Мальчик сперва помолчал,
Потом серьезно ответил: второй вариант предпочтительней,
А затем удалился, не прибавив ни слова.
С тех пор он всегда конфузился при встрече со странной соседкой,
А Шарлотту, напротив, совершенно утешил его ответ.
Ее успокоил тот факт, что мужчины не смотрят на фройляйн.
Она пылко любила свою гувернантку и боялась ее потерять.
Ей хотелось, чтобы никто не любил фройляйн Хазе —
Никто, кроме нее самой.
4
Первое Рождество без матери.
Только бабушка с дедом, холодные, как никогда.
В гостиной стоит непомерно огромная, пышная елка.
Альберт расстарался – купил самую высокую и красивую,
Конечно, для дочки, но также и в память о покойной жене.
Франциска Рождество обожала,
Могла часами украшать елку.
Для нее это был самый радостный праздник в году.
Но сегодня у елки унылый вид,
Словно она соблюдает траур, как и люди вокруг.
Шарлотта разворачивала подарки,
Изображая под взглядами взрослых
Маленькую счастливую девочку,
Играя роль, как в театре, чтоб разрядить атмосферу
И разогнать грусть отца.
Им больнее всего от тишины.
На Рождество мать часами могла играть на рояле,
Исполняя церковные песнопения,
Но сегодняшний вечер прошел без этих мелодий.
Шарлотта часто поглядывала на рояль,
Но не могла заставить себя прикоснуться к нему.
Ей все еще чудились мамины руки на клавишах.
Прошлое продолжало жить под крышкою инструмента,
И казалось, рояль способен ее понять,
Может с ней разделить ее горе, —
Ведь он тоже осиротел, как и она сама.
Каждый вечер Шарлотта видела на пюпитре раскрытые ноты.
Это была последняя пьеса, исполненная ее матерью.
Музыка Баха.
Так, в тишине, пройдет еще много рождественских праздников.
5
Тысяча девятьсот тридцатый год —
Время отрочества Шарлотты.
Люди о ней судачили: она, мол, живет в своем мире.
Жить в своем мире – чем же это чревато?
Мечтами и, несомненно, поэзией,
Но притом еще необычной смесью отвращения и блаженства.
Шарлотта могла страдать и смеяться одновременно.
Ее понимала лишь фройляйн Хазе – вот кто не требовал слов.
Шарлотте достаточно было прижаться к пышному бюсту фройляйн
И почувствовать, что ее слышат.
Некоторые тела несут утешенье.
Но