путь вокруг Минитрии. Его незапятнанный шпиль сверкал в лучах чистого света.
– И породил Верховный Владыка первого из ангелов, что властвуют над временем, – Великого Архонта. Только гнусное Зло все равно пустило корни.
– А откуда оно вообще взялось? – спросил Бен.
Огромное око Верховного Владыки уже вынырнуло из-за горизонта и вздымалось по небу. Том утих, присосавшись к маминой груди. Мама же с нежной улыбкой смотрела на Бена, чей пыл и вправду одновременно заражал и умилял.
– Из нас! – воскликнул отец. – Каждую тысячу лет ростки Зла всходят вдали от человеческого мира и растут, напитываются нашими грехами. Из-за этого монарх породил первое Семя. Вначале бесполое, оно со временем стало женщиной по имени Сэльсидон – чадом первого Цикла, отпрыском королевской крови. Она созвала союзников и сразила Зло, а сердце его принесла в жертву, чтобы создатель сотворил нам землю, где мы теперь живем, растим еду, трудимся. И грехи людям были отпущены, потому что срезали их с Минитрии, как гнойный нарост.
Отец указал на утес Морниар за полосой широкого луга, несущий свой грозный неусыпный караул.
– А колокол, сын, называется Утренним. Он возвещает, что с рождением Семени, одиннадцатого в своем роду, пришла и новая эпоха. Теперь Архонт, хвала его безграничной мудрости, добавит к году один месяц, и станет их одиннадцать.
Я терла одной голой ступней о другую, слушая вполуха.
– У Владыки Эймира уже было одиннадцатое Семя. – Слова сами прогрызлись из моего подсознания, застали меня, полусонную, врасплох. Я тут же прикусила язык.
Мама вздрогнула, и Том опять захныкал. Фредерик, вмиг побелев, убрал руки за спину и отшатнулся. Один Бен ничего не понял.
Побагровевший отец пронзил меня бешеными глазами навыкате.
– Как ты смеешь звать Верховного Владыку по имени?!
Колокол теперь как будто звонил по мне. Казалось, он расколет повисшую тишину на куски.
– Извини, отец!
– Не было никакого одиннадцатого Семени! – Он за руку потащил меня в дом.
– Прости, прости!
– Не было его! О нем не вспоминают! Не вспоминают! – громом повторял он – скорее себе, чем мне, – и с каждым разом в голосе добавлялось надрыва.
– Отец, пусти! – По моим горящим щекам катились слезы. Дремота в один миг развеялась. – Извини, молю, извини! – Я едва не срывалась на визг.
– Ничего, больше не вспомнишь! Отучу!
Колокол продолжал ронять удары, пока мир затапливало светом. Отец перегнул меня через колено, уж держа наготове ремень с железной пряжкой.
Едва ли за колокольным боем кто-то слышал, как меня наказывают.
Глава вторая
ДАЛИЛА
В нашем мире две самые страшные чумы. Первая зовется гнилью и, не различая ни племен, ни сословий, заживо выедает зараженных изнутри. Эта хворь столь черна, будто стекла с ночного небосвода. Вторая чума – забвение. Преданный забвению бесследно вычеркнут из жизни и памяти – но откуда известно, что он был? Ответ прост: оставшуюся после