звать?!
– К-к-клара… Клара Остерман, – голос мой настолько ослаб, что я не уверена, можно ли было вообще расслышать ответ.
Но незнакомец так же резко отпустил меня, почти бросил на кровать, и я тут же вскочила с постели, совсем будто перестав бояться незнакомца с револьвером, отшатнулась от него, по стенке подбежала к двери и кинулась обратно к лестнице.
– Куда?! Стоять!
Он кричал что-то ещё, может, даже угрожал, но в голове моей творилась такая кутерьма, и разум полностью поглотили чувства. И все мысли, все переживания были только об отце, и больше ни о чём.
А там, на первом этаже у самых дверей в усадьбу стояло человек десять – все вооружённые мужчины в шинелях. Я плохо разбираюсь в военной форме и всяком таком, но сразу поняла, что это сыскари.
Громко топая сапогами – ох, эти тяжёлые шаги заставили меня вздрагивать от каждого звука, – незнакомец из моей спальни подбежал со спины, схватил за локоть, останавливая на самом краю верхней ступени.
– Не стрелять! – велел он остальным. – Это дочь доктора.
Мужчины внизу взирали на меня недоверчиво, с любопытством. А я, растерянно переводя взгляд с одного на другого, никак не могла понять, что случилось.
И тогда я перевела взгляд на того, кто удерживал меня. Он такой колючий, с тёмными злыми глазами, с коротким ёжиком волос, квадратным каким-то очень уродливым подбородком, который обычно рисуют великим полководцам, и крысиным носом, впился в меня взглядом.
А я точно девица из любовного романа настолько переволновалась (думаю, виной всему в первую очередь моя таинственная болезнь), что вдруг лишилась чувств.
Со мной что-то происходит.
Мне снова стало плохо и стошнило кровью прямо на дневник. Я потеряла сознание за письменным столом, где и сидела, а очнулась уже в постели. Не стала вырывать эту ужасную страницу. Пусть, пусть она сохранится как свидетельство последних дней моей жизни.
Кажется, я умираю.
Во сне мы танцевали. Вальсировали так легко, словно снежинки. Никогда не танцевала на балу. Но мой принц… он столь прекрасен, галантен и изящен. С ним я совсем не боялась оступиться или сделать неверное па – так ловко он вёл в танце.
Пели звёзды, и снег переливался бриллиантовой россыпью, пели хрустальные люстры на ветру, а мы кружили, кружили в танце.
И во сне почему-то была Соня. Она подпевала нам, хлопала, радуясь нашему танцу, а потом вдруг начала плакать. Это ужасно меня разозлило. Всё было так прекрасно, и вдруг её непонятные слёзы. Принц запретил ей плакать и расстраивать меня.
Как же хорошо. Никогда в жизни не ощущала себя настолько хорошо.
Не знаю, какой сегодня день.
Нужно собраться. Чтобы поддерживать разум ясным, продолжу вести дневник.
С момента моих обмороков (и первого, и второго) прошло уже много времени. Несколько раз заходил этот колючий солдафон. Он очень неприятный, что по манере общения, что внешне. Волосы короткие, точно у преступника, глаза такие же колючие, злые, тёмные. У Мишеля