получилось удивить сыскаря. Или, что более вероятно, заставить усомниться в моём здравом рассудке.
– В дневнике Мишеля… вы же читали его? Я отправила всё профессору Афанасьеву.
– Да, читал.
– В дневнике Мишель написал, что превратился в волка.
Давыдов поджал губы, точно стараясь не засмеяться, и долго сверлил меня глазами. Я же не знала, что сказать.
– Вы издеваетесь?
– Но…
– Он не поверит, – вдруг раздался голос с порога.
От неожиданности я вздрогнула и оглянулась на открытую дверь. Давыдов, когда зашёл, забыл её закрыть, и теперь ещё один из сыскарей – худощавый, немолодой, с очень умными глазами и очаровательно-тёплой улыбкой – стоял, скрестив руки на груди, на входе в мою спальню.
– А вы?
Он повёл бровью, показывая, что ожидает продолжения.
– Вы мне верите?
– Конечно, – кивнул он, отчего пепельная прядь упала на лоб. У него широкий лоб и очень ясный располагающий взгляд.
Он мне сразу понравился. Очень. Никогда такого не случалось, чтобы с первого взгляда, с первого слова человек так располагал к себе, а тут я будто сразу поняла: ему можно доверять. И это несмотря на то, что он тоже сыскарь, как этот отвратительный Давыдов.
– С чего бы мне верить в сказки про волков? – хмыкнул Давыдов.
Не сдерживая раздражения, я посмотрела на него, точно так же поджав губы.
– А вот ваш коллега мне верит.
– Это кто же?
– Так вот, – я кивнула в сторону двери, но человек уже ушёл.
– Кто?
Я крутила головой, переводя взгляд с двери на Давыдова.
– Только что в дверях стоял…
– Вы издеваетесь?
– С чего бы это?! – возмутилась я.
– Думаете притвориться больной? Умалишённой?
– Как вы смеете так со мной разговаривать?
Бобриные глаза сузились и сделались ещё злее.
– Хватит, господица Клара, – он поднялся. – Вы несколько дней отказывались со мной говорить, и я вас жалел, проявил сочувствие к девушке, оказавшейся в столь незавидном положении. Но если продолжите в том же духе, то я перестану выгораживать вас перед начальством, и вас будут рассматривать как соучастницу.
– Меня? Соучастницу?!
Руки трясутся, даже пока пишу пишу это. Но надо, надо изложить в дневнике всё, что наговорил Давыдов, все его угрозы, всё-всё-всё. Потому что Создатель знает, я невиновна! Но… что, если это и есть моё наказание? Я предала родного отца, сдала его Первому отделению, и за это теперь буду не только мёрзнуть после смерти в Пустоши, но и остатки земных своих дней проведу на каторге, где-нибудь на золотых приисках или на Мёртвых болотах, в Великом лесу?
Но разве я не старалась совершить благое дело, когда отправляла профессору Афанасьеву дневник Мишеля? Не знаю, уже ничего не знаю. Всё стало слишком сложно.
– Господин Давыдов, – под его взглядом, когда этот здоровый, точно медведь, солдафон нависал над моей кроватью,