на него широко распахнутыми глазами, а пальцы с обгрызенными ногтями глубже впивались в обивку кресла. Вздохнув, адвокат поднял голову:
– Мадемуазель Ламарк, я прибыл сюда, чтобы сообщить вам, что вашим настоящим отцом является мой доверитель Николас Димос.
Первые годы в Смирне
Еще только занималась заря, когда Авинаш проснулся. В мечети Мумйакмаз, находившейся по соседству с постоялым двором, где он жил, муэдзин читал азан, призывая к молитве. Всю ночь хором выли собаки, но это не помешало Авинашу хорошенько выспаться. Раскинувшись на тонком соломенном матрасе, он слушал с закрытыми глазами, как в утреннем воздухе раздается приятный, выразительный голос.
С муэдзином, звали которого Нури, он познакомился как-то по пути на рынок. Это был молодой мужчина со светлой кожей и тонкими чертами лица, отличавшийся добрым нравом. В ходе бесед Авинаш выяснил, что тот регулярно ходит в обитель дервишей Мевлеви, и даже однажды по его приглашению сам попал туда на музыкальную церемонию. В тот вечер он узнал, что молодой муэдзин еще и мастерски играет на нэе. В звуке дыхания, выходившего из его тростниковой флейты, слышались тайны Вселенной. На глаза Авинаша набежали слезы, и он вспомнил слова своего деда: «Самую непосредственную связь между Творцом и его рабами созидает музыка». Помимо музыки в тот вечер еще одним развлечением был ракы, анисовая водка. Именно этому больше всего удивился Максимилиан Ллойд, его начальник в консульстве, который назвал большим успехом, что Авинашу удалось проникнуть в этот орден. Авинаш же вспоминал тот вечер не как профессиональный успех, а как духовный опыт, преисполнивший его любви к музыке и Творцу.
Азан закончился, и он поднялся. Скатал соломенный матрас и положил к стене. Без матраса комната его выглядела точно так же, как в самый первый день приезда, – пустая, точно келья монаха. А жил он здесь между тем уже больше года.
В тот же самый вечер, когда он прибыл в Смирну, его слуга Рави сразу нашел ему паренька по имени Селим, чтобы тот выполнял разные мелкие поручения, – Селим и предложил остановиться на этом постоялом дворе. Паренек он был смышленый, и Авинашу полюбился еще в самую первую их встречу в порту. Селим был сыном выходца с Крита, поэтому говорил и по-турецки, и по-гречески, что пришлось очень кстати. Сам он утверждал, что ему восемнадцать (Авинаш не дал бы и пятнадцати), что скоро пойдет служить, а после возвращения домой возьмет в жены девушку по имени Зейно, живущую недалеко от мечети Хатуние.
Пока Рави занимался сундуками, которые благодаря взятке служащего английского консульства пропустили без лишних проверок, Селим вмиг рассказал, как тут в порту все устроено. Вдоль широкой набережной сплошь стояли всевозможные конторы, в том числе новостные, и таможенные склады. А подальше располагались лавки и отели в европейском стиле – возможно, такой почтенный господин, как Авинаш, непременно захочет остановиться в одном из них?
Пока паренек рассказывал, Авинаш увлеченно рассматривал все вокруг: уличных торговцев с их повозками, лотками и корзинами; верблюдов,