улыбнулся: здесь его публика, здесь! Место выбрано правильно. Много богатых домов, сплошь дворянство да купечество, до Кремля рукой подать. Не поворачиваясь, продолжил разговор:
– К твоему сведению! Ренц совсем недавно сделал пробный ход – провёл гастроли в цирке Новосильцева в Санкт-Петербурге. Судя по всему, стал присматриваться к России. К нашей с тобой России…
Гинне обернулся. Саламонский заметил, как тот неожиданно померк лицом. С озабоченным видом походил по кабинету, задумчиво, словно рассуждая с самим собой, тихо произнёс:
– Да-а… Противник серьёзный!.. Но! – Гинне снова повернул голову к окну, глядящему на Арбат, где когда-то, три с лишним века назад, в церкви Николы на Песках, забыли погасить свечу. Тогда от неё выгорела большая часть города. Это событие осталось в русских летописях. Тогда же и появилась поговорка, которая сейчас вспомнилась Карлу Гинне. Он не преминул её процитировать:
– «От копеечной свечки Москва сгорела». Ренца погубит самонадеянность и самомнение…
И уже бодро, с оптимизмом в голосе:
– Давай-ка оставим в покое кости пока ещё здравствующего Эрнста Ренца, которые мы с таким упоением перемываем со всё нарастающим желанием их переломать, и сделаем паузу. Ещё выпьем по чашечке потрясающего турецкого кофе и вместе посмотрим из окна на московскую осень, которая в конце концов разродится весной – с пробуждением всего нового, цветущего!..
Глава четырнадцатая
Саламонский, по совету Гинне, направился в южные районы России. Начал с куста, где цирковые антрепренёры уже бывали. Там должен был отыскаться маленький кусочек «Эльдорадо» и для Саламонских, который, при благоприятном раскладе, со временем можно будет превратить в кусок, в кусище, в землю обетованную. Выбор пал на Одессу.
Здесь пахло свободой, солнцем, морем и ещё чем-то, будоражащим душу.
Непередаваемый, особенный запах обволакивал, входил в тебя и оставался навеки. Это был воздух, питающий авантюристов, неисправимых романтиков, пребывающих в постоянном поиске приключений и торжества гешефта.
Здесь из каждого двора шёл устоявшийся дух жареной кефали, картошки, чеснока и каких-то диковинных пряностей, известных лишь домохозяйкам, которые громко и певуче переговаривались, высунувшись из окон.
То была Одесса. Говорливая, суетливая, но в то же время степенная, сытая и никуда не спешащая.
Альберт Саламонский, выйдя с отцом и матерью из поезда на перрон, тут же ощутил знакомый горьковатый запах подгоревшего хлеба.
– Каштаны!.. – поставил он диагноз своему обонянию.
– Точно! – отозвался отец. Многоопытный, а посему мудрый Вильгельм Саламонский определил судьбу этого города, вспомнив, как любят говорить французы:
– «Страна, где выращивают каштаны, никогда не узнает – что такое голод». Если где и строить свой цирк, так только здесь! Запомни мои слова, Альберт…
Впервые, ещё в детстве,