исходя из нее, что даже германское помещичье землевладение можно объяснить лишь по образцу римского латифундизма, см: Brentano L. Die byzantinische Volkswirtschaft. Ein Kapitel aus Vorlesungen über Wirtschaftsgeschichte // Sonderabdruck aus Schmollers Jahrbuch. Jg. 41. Hуае 2. München; Leipzig: Duncker und
Humblot, 1917. S. 569–614. Здесь, несомненно, – это можно сказать, не отвергая идею полностью, – налицо сильная переоценка действительно перенимаемой раз за разом фразеологии. Хотя аналогии достаточно ясные, они, однако, доказывают лишь то, что одни и те же причины имеют одни и те же следствия. См. также: Rambaud A. L’empire grec au dixième siècle. Paris: A. Franck, 1870; Chalandon F. Essai Sur Le Règne D’alexis Ier Comnène (1081–1118). Paris: A. Picard et fils, 1900; Bussell F. W. The Roman Empire. Vol. 1–2. London: Longmans, Green, and Co., 1910.
5
Каждое из этих слов спорно. Заслуга книги Зандера «Феодальное государство и буржуазный строй» (Sander P. Feudalstaat und bür-gerliche Verfassung: Ein Versuch über das Grundproblem der deutschen Verfassungsgeschichte. Berlin: A. Bath, 1906) состоит в том, что в ней продемонстрировано, что облака неясности, собравшиеся над историей германского государственного устройства, лишь отчасти объясняются самой сутью дела, то есть ощутимой бедностью материала и зачастую нечеткими очертаниями предметов, а отчасти являются следствием отсутствия адекватного понятийного аппарата. А это последнее несчастье, в свою очередь, вызвано – и это понимал уже Зандер – не только тем, что историки (в том числе и историки права) зачастую с недостаточной тщательностью подходят к образованию юридических понятий, а прежде всего тем, что они либо вообще используют исключительно юридические понятия, либо используют нужные им понятия в их юридической формулировке. Но юридические понятия как таковые не годятся для осмысления исторических процессов, в особенности для (а здесь речь идет именно об этом) сравнительной характеристики типов исторически данных – точнее, извлекаемых из истории – состояний. Ведь они являются порождениями определенных правовых систем, а следовательно, определенных социальных ситуаций и соответствующей им юриспруденции, а вне этой среды утрачивают свой истинный смысл, но в этом отношении нас вводит в заблуждение тот факт, что имена, в которых выражаются понятия, по большей части сохраняются более поздними эпохами.
Поэтому историки, в том числе историки государственного устройства, когда речь идет об исчерпывающем осмыслении и понятийном конструировании социальных (в том числе связанных с государственным устройством) состояний, а не о специфически юридических вопросах, должны обращаться не к юриспруденции, а к социологии, в которой нет таких «обусловленных правовой системой» понятий, а кроме того, ее собственные понятия служат не юридическим, а сугубо теоретическим целям. Таким образом, для юридических понятий совершенно справедливо ставшее стереотипом предостережение историков о том, что недопустимо «проецировать» подходы, рожденные одним временем, на какое-либо другое время, в частности современные понятия – на Средневековье. Поэтому нечто истинное содержится даже в утверждении Еллинека (Jellinek G. Allgemeine Staatslehre. Berlin: O. Häring, 1900. S. 446), что из явлений далеко отстоящих друг от друга эпох нельзя вывести общие государственно-правовые понятия. Однако его не следует понимать – как это, несомненно, нередко происходит – в том смысле, что не бывает никаких – например, экономических или социологических