протоками, где приходилось снимать лыжи, пробивать ступени или скатываться с трёхметровых снежных надувов прямо в реку, а затем, перейдя вброд, забираться на такой же вертикальный бруствер, – закончился. В лесу я вдоволь накупался в сугробах, карабкаясь на берег каждой протоки. Удивительная эта Камчатка! Кому скажи на материке, что многие реки не замерзают зимой и поэтому приходится в сорокаградусные морозы болотные сапоги таскать, – не поверят! А на тундре мело так, что сразу же пришлось сгорбиться, укрывая лицо от ледяного ветра. На открытых всем ветрам просторах уходящий циклон разгонялся и цепным псом бросался с оскалом ледяных крупинок на бредущего вдаль путника, вымещая на нём свою злость и нерастраченную ярость. Здесь главное – не поддаться его натиску, не отвернуться от его ледяных порывов, хотя очень хочется, его обязательно надо встречать лицом к лицу, потому что я заприметил его направление, и ночью это, пожалуй, единственный ориентир. Нет, ещё заструги. Они по закону подлости всегда поперёк твоего движения. Я потуже завязал капюшон, натянул шапку почти на глаза, вытянул повыше ворот затасканного свитера, укрывая подбородок, и зашагал навстречу ветру. Его надо перетерпеть. Ветер обязательно ослабнет, когда я зайду в лес на другой стороне тундры, а там ещё час-полтора, и я в зимовье.
За спиной над пиками гордого, в сиянии серебра льда горного хребта взошло цыганское солнце – луна. Её холодный свет растёкся по редколесью, как улыбка по моему лицу. Значит, прогноз, услышанный по радио, оправдывается, и завтра будет хорошая погода, да и первые деревца говорят, что тундра заканчивается.
Зимовье казалось нежилым. Прошедшая пурга замела его по крышу, поэтому стряхнуть охапку снега на его трубе не составило труда. Я просто проложил лыжню к ней, снял снежный гриб и обстучал её лыжиной. В сени я занырнул, лёжа на животе, прокопав небольшую щель в её верхней части. На Камчатке принято делать двери, открывающиеся вовнутрь, и это спасает, чтобы не быть погребённым очередным снегопадом. Отряхнувшись, я затолкал в печку побольше корья, нашёл в сенях лопату и прокопал тоннель от дверей наружу. С пустым ведром я скатился по сугробу к ручью и набрал его журчания. Вода, попав в плен, сразу загрустила и замолчала.
В зимовье тепло. По печной трубе шипит, закипая, капля за каплей стекающий с крыши сугроб. На печке начинает петь свою протяжную песню чайник. Ветер порывами ударяется в стекло и потаённым сквозняком колеблет язык пламени керосиновый лампы. Я завёл будильник, подвёл стрелки, и своим равномерным тиканьем он наполнил мое крохотное жилище домашним уютом. Я расправил на нарах ранее подвешенные к потолку матрасы и одеяла, и они медленно впитывают в себя позабытое тепло. Радиоприёмник я специально не включаю, чтобы не оскорбить святую тишину пустыми звуками. Возможно, мне захочется музыки потом, а сейчас самые приятные – это звуки закипающего чайника, скрип ножа и падающих в тазик картофельных очисток, шебаршения мыши в сенях и завывание ветра за стеклом.
По волнам