и алык, и ошейник, чтоб не зацепился им нигде. И вроде я стал вольным псом и могу делать, что вздумается, и бежать во все стороны, а не хочется. Даже в свете произошедшего тёмной ночью. Как же всё болит! – вздыхал он. – Тело ломит от алыка и напряжённой работы, а брюхо от…» Взгляд его упал на разодранный пакет с ручками, испачканный остатками масла, – нет, оно точно стоило того. За лабазом и ныне заснеженным, заливным лугом голубели вдали сопки, манили свободой и призрачным счастьем. А неподалёку от зимовья торчал голой метлой ивовый куст, пахнущий ответственностью.
Две сестры
Обида… Кого из нас она не посещала? Она разная бывает. Иной раз скажут про тебя что-то неправильное, несправедливое, не правдивое – по незнанию ли, по недопониманию ли али природной глупости и невнимательности, – а в твоей душе закипает тягучее варенье обиды и долго ещё тянется струйкой липким варевом горьким и топким. И мысли твои, пришедшие позже, прилипают к ней, как бабочки или мухи, – мысли разные бывают. А и того горше, когда ответить не можешь – беспомощен, – и бьётся до бессилия в этой вязкости твоя душа, ещё больше утопая. Но есть у неё сестра – Радость. Как две стороны одной медали, всегда вместе, но поодаль. Она как избавление, как награда, но долгожданна и, может, от этого вдвойне приятна.
Но тут по коридору общаги послышались грузные шаги, нарушающие утреннюю постельную негу и неторопкую череду моих мыслей, незапертая дверь комнаты бесцеремонно распахнулась, в ней возник Макс и без дежурного «здрасьте» сказал:
– Это… Того… Поехали на охоту!
Пререкаться в раннее субботнее утро было бессмысленно, да и Макс выражал всем своим видом отсутствие выбора, поэтому сборы были недолги. Под окном нас ждали Серёга, Петрович и бортовой «Урал», что говорило о серьёзности намерений. Так как в кабине вчетвером уже было не поместиться, то мы поставили в кузове приготовленную заранее четырёхместную палатку. Ту самую брезентовую, где с разных сторон внутри посередине ставились два дрына, только что бывшие деревцами, и которую сейчас навряд ли поставит молодое поколение ввиду отсутствия дуг, колышков и инструкции. Палатку натянули до звона, приматывая стропы к бортам «Урала», и, чихнув сизым дымом в подъезд общаги, тронулись в путь. По пути заехали к Петровичу на дачу и загрузили в палатку копёшку душистого сена. Ехать стало намного мягче, даже приятно. Звуки рычащего монстра сгладились, и, покачиваясь на душистом сеновале, хотелось катиться до бесконечности, скатываясь в сон и выныривая из него на кочках. За машущими крыльями палатки отгорала последним золотом осень, бездарно просыпав его под ноги, в лужи, в грязь. И деревья, вздев голые руки к небесам, просили, умоляли вернуть им их одежду, но серое небо было безучастно хмурым и молчаливым.
Недолго нас качало по волнам реликтового асфальта, вскоре мы съехали в привычную чавкающую жижу бездорожья, и рычащие тонны металла начали жалобно взвизгивать на кочках, корёжиться на ухабах и стонать в глубокой колее. И пошёл снег… Сначала робкий, вперемешку