не миновавшая и почетных зрителей в центре. Иных чуть не вытолкнуло на арену, где должен был снова начаться бой. И все равно они лезли вперед, будто хотели сломать ограждавший трибуны барьер. Порванные в потасовке туники болтались клочьями, а из-под них выскакивали наружу раскормленные животы и бедра, женские груди, мошонки…
Казалось бы привычного ко всему Николая едва не вырвало. Виной тому могла быть и рана, все же дававшая о себе знать. Кровь, быстро капая вниз, уже пропитала закрывшую срам повязку – остатки роскошного прежде халата со звездами.
Забыв про боль, Николай сосредоточился на противниках, благо те оставались по-прежнему в поле зрения – его и друг друга. Будто существовал молчаливый уговор не нападать сзади.
«Должен остаться только один!» – пришла на ум дурацкая фраза из нашумевшего когда-то фильма «Горец».
Николай понимал: из этой троицы он слабейший. Так может, объединиться с кем-то – на время? Вместе завалить носатого легче, чем драться поодиночке с таким врагом. Или, наоборот, татуированный сильней и опасней? Они знакомы между собой? Друзья?
К черту! Если и повезет уцелеть – заставят драться с кем-то еще, покуда не сдохнешь. Только теперь Николай почувствовал, что слишком устал от этой игры.
– У-бей-у-бей! – завывала толпа сиреной, обращаясь уже непонятно к кому.
Раньше Николай не догадывался, как может приговоренный к смерти сам взбираться на эшафот. А то и вовсе рыть себе могильную яму. Не мог представить он этого и сейчас. То есть осознавал, что такое происходило и происходит, но вот принять сердцем…
Почему бы не воспротивиться, не плюнуть палачу в морду? Ведь, так или иначе, конец – чего уж бояться? И все же Николай делал, что велено, сражаясь за каждый миг отсрочки от неизбежной гибели, на потеху ублюдкам, заполонившим трибуны. Но это не могло продолжаться вечно, как знаменитое «шоу» Меркьюри.
Противники медленно, будто нехотя, приближались, сходясь на пятачке мокрого от крови песка. И когда оба одновременно подошли на длину оружия, Николай отшвырнул вилы в сторону. Молча, спокойно, будто окурок бросил. Что бы теперь ни случилось, его смерть никому не доставит должного удовольствия.
И вновь тишина – на этот раз всерьез и надолго. Короткий деревянный треск разорвал ее, как гром среди ясного неба. Это крепыш в наколках, хвастая силой, сломал черенок в руках. И тут же носатый метнул свои вилы навскидку вдаль – видать, не желал, чтобы красивый жест пропал даром. Один из высыпавших на арену воинов едва успел прикрыться щитом. А вскоре точно такой же щит ударил Николая в висок железной оковкой. Небо над головой закружилось, померкло и рухнуло в ад.
Тени обступили со всех сторон. Они о чем-то болтали, плакали, и тихо пели свистящими, как коридорные сквозняки, голосами. Порой услышать их было еще трудней, чем разглядеть в полумраке. Но леденящее душу присутствие, ощутимое, будто мурашки на коже,