и вправду сгорела почти дотла. На пепелище было пусто, как в римской церкви в дни языческих праздников. Должно быть, суеверные мятежники-варвары побросали трупы в Дунай, но даже это пейзаж не облагородило. Напротив, пустота обгоревших руин на исходе дня рождала в душе гнетущее чувство.
«Странно, – подумалось Николаю. – Кому это надо – спалить какой-никакой, а все-таки укрепленный пункт? Ведь для бунтовщиков он стал бы неплохой базой!».
Но что-то подсказывало: здравый смысл здесь бессилен. Крепость, при всей ее неказистости и убогости, была символом власти ненавистного Рима на этой земле. Бельмо на глазу, вроде Бастилии для французов. Или как советская военная база в Скрунде для маленькой, но гордой и независимой Латвии. Карфаген для того же Рима, Иерихон для древних сынов Израиля… Список можно было продолжить – хватило бы знаний из школьного курса. Все это могли сохранить и с толком использовать, но предпочли разрушить. До основанья, а затем… Ненависть – страшная сила, к тому же одна из самых неуправляемых.
– Прах к праху, – с натугой ерничал Краддок. – Дерьмо к дерьму. Покойся с миром, префект наш Клавдий Георгиан, любитель мальчиков и рифмованных сказок на ночь. Благословенна рыба, что вкусит плоти твоей! Аминь!
– Заткнись! – оборвал Николай по-русски.
Как ни удивительно, поняли все.
* * *
Степь снова горела – на этот раз вдалеке от границы, на римской стороне, где десятки разрозненных поселений были хоть небогатой, но легкой добычей для мародеров. Пашням плодородной Эллады, рудникам Галлии, храмам и дворцам Апеннин пока еще ничего не грозило. А значит, резонно было предположить, что ни в Равенне, ни в Риме никто из-за этого и пах не почешет. Шестерке отрезанных от всего мира бойцов приходилось рассчитывать лишь на себя.
Высунуть нос за ограду, наспех сооруженную из остатков крепостной стены, равнялось попытке самоубийства. Шестеро не могли помешать грабежу и резне, если грабить и резать принялись сотни. Больше всех по этому поводу сокрушался Ульрик, не терявший, однако, надежды.
– Готов поспорить, – раздавался его громовой рык, – что наш тринадцатый легион утопит мятежных собак в Дунае! Не сегодня, так завтра он будет здесь!
– Наш легион? – не выдержал однажды Краддок. – Когда это он стал нашим? Мы аларии, набранные по призыву. Никто из римлян не спрашивал, в каком легионе мы хотим служить!
– И хотим ли вообще служить Риму, – встрял Осия.
– Так какого черта вы не сбежали отсюда, пока могли? – кипятился Ульрик.
– Каждый живет, воюет и молится сам за себя, – философски заметил гэлл. – Пусть даже и ради общего дела. А наше дело, как только дойдет до драки – прикрыть твою безрассудную задницу. Не важно, понадобится ли она Риму, Богу, дьяволу, или все-таки нет. А легион не придет, помяни мое слово!
Услышав последнюю фразу, Ульрик взвыл, готовый броситься на пессимиста с оружием. Но, видно, устыдился – Краддок еще волочил заживавшую ногу.
– В битве