подумалось, что Милка очень на Анчутку обижена. Как же так – ни одной этот фертик не пропускает, а именно ею брезгует.
Получается, эта Милка в соседках у Тоськи. И, судя по всему, добрая Тоська пытается ее перевоспитать, потому и сейчас решительно заявила, что Милка тут ни при чем, Милка к делу никак не относится, и добавила назидательно:
– Не шельмовать человека надо, а образовывать! С тем и бригадмил, чтобы коллективно…
– Точно, – поддакнул Пельмень, – с вашей Милкой-нетелью лишь сообща можно сладить. К ней в одиночку никакой черт не решится подступиться, разве что совсем чокнутый.
– Андрей!
– …Или голодный.
– Андрей же!
– Что? Я паяю.
– Нечего нагличать!
– И не думал. Это ты ругаешься.
– Нам не ругаться надо, а активно подключаться к решению вопроса о драках и прочих безобразиях! Потому я пытаюсь донести до общественности, что бригадмил исключительно нужен.
– Знамо дело.
– Мы же хозяева на фабрике!
– Кто ж еще.
Тося, багровея, не отступалась:
– На долю наших несознательных сотрудников приходится большая часть безобразий в районе. Общественность не имеет права стоять в стороне. Кому ж еще можно доверить…
– …воришек, дебоширов, девок чокнутых, – завершил мысль Пельмень.
Латышева, чуть не плача, выкрикнула:
– Нет! Наша задача – повести за собой часть наших ровесников, которую мы называем неустойчивой, заинтересовать, отвлечь от плохого. Говорят, что человек прожил жизнь недаром, если он посадил дерево…
– Родил сына. Ну попытку-то сделал, – пробормотал в сторонку Андрюха.
– …Если поможет снова встать на ноги оступившемуся человеку! – покраснев сверх меры, твердо закончила Тося.
Вот это комический номер. Колька искренне наслаждался и потому не без сожаления положил всему конец. Галантно полуобняв Латышеву, деликатно развернул ее к выходу:
– Обязательно придем, только вот сейчас допаяем!
– Да шнурки отутюжим, – добавил Пельмень, серьезный, как на собрании.
Выведя Тосю за порог, Колька тотчас залился горячим стыдом.
Милка-то, оказывается, все это время торчала в коридоре и, учитывая приоткрытую дверь, слышала все – если только не глухая. Тут еще, как на грех, Андрюха крикнул:
– И корове своей передай: еще раз на улице крашеную увижу – ацетоном морду ототру!
Колька сделал вид, что ничего не слышал, Мила – тоже, лишь поджала губы.
«Ну так-то, если ее в самом деле отмыть да переодеть… Нет, серьезно. Нарядная – жуть! Глаза, положим, красивые, огромные, темные – точно как у коровы. Но так густо подмалеваны, что не поймешь, где кончается природный орган зрения и начинается нарисованный. С губами такая же история. На глупой голове – вавилон черных кос, как змеиное гнездо, как сваленные канаты. А уж расфуфырена – аж глаза режет! Вырез на кофте чуть не до пупа – это с утра-то! Чулки сеткой, юбка в обтяг, тьфу – да и только».
Тут до Кольки дошло, что невежливо просто стоять и пялиться, он поздоровался