на пути, чтобы привыкала. А как иначе – им ведь до могилы вместе жить. Тактика сработала. Всего-то через неделю она уже робко улыбнулась, так же мельком глянув на него. С тех пор парень, возвращаясь домой, был счастлив. У него, помимо общей светлой цели, появилась собственная, тайная и манящая: заполучить самую прекрасную девочку на свете.
Хотя бы заговорить для начала.
Внешне ничего не изменилось, он ходил на работу, добросовестно исполнял положенное, выслушивал мат и ругань мастеров. А в сердце нарождались правильные, красивые, как в книжках, слова. Парень их запоминал, повторял и был уверен, что именно сегодня подойдет и произнесет их, как заклинание, – и непременно случится чудо.
Слова, заразы такие, не произносились. Он злился, давал себе зарок, что более никогда сюда не придет, – но к пруду тянуло магнитом. И ее тоже. Каждый раз он, проходя с независимым видом мимо, ловил на себе взгляд синих глаз – и ужасно трусил. Лишь упершись далеко-далеко, вслух произносил свои заклинания. Бормотал, как чокнутый, а девчата и одинокие гражданки, попадавшиеся на пути, разбегались от него, треща кустами.
Он злился на свою нерешительность, клеймил себя, называя трусом, твердо давал мужское слово: «Нынче вечером, кровь из носу, заговорю!» – и снова пасовал.
Потом вдруг в один из дней на знакомом месте ее не оказалось. Там, где она обычно кормила уток, работяги вкапывали новые скамейки. С горя он так и встал столбом. Какой-то старый хрен, увидев его, прикрикнул:
– Врос как пень! Помог бы.
Он даже не огрызнулся, столь велико было горе. Он был уже готов сигануть в пруд или глупую свою башку расколошматить вот хотя бы об этот ближайший дуб. Но тут на том берегу узрел знакомое светлое платье.
Ох, если бы не свидетели! Он бы прям так, в прозодежде и башмаках, шлепнулся в воду, помчался на ту сторону. Но шабашники насмешливо подсматривали, и ему, путейцу, надо держать фасон.
Сплюнув и закурив, он заправским работягой прошелся вдоль берега. Холодело под ложечкой от мысли о том, что она не дождется. Дождалась! Парень на радостях грубо брякнул:
– Простынешь на траве сидеть. – И, спохватившись, протянул руку и назвался.
Она, опустив ресницы, отозвалась:
– Люба.
Он оплыл, как свечка, растекся рядом на траве, тоже принялся кормить уток припасенной горбушкой. И, как мечталось, уже через пять минут болтали так, точно знали друг друга лет сто.
Не было лучше девочки! Светлая, тихая. Вокруг нее как будто продолжали витать непонятные, берущие за душу звуки, которые она извлекала из своей смешной скрипочки. Она показала свое сокровище, торжественно открыв футляр. Парень смотрел с уважением.
– Хочешь, сыграю? – спросила она, а он по глупости отказался. Больше Люба не предлагала, она была слишком застенчивая.
Вообще он был видный кавалер, многие девчонки строили ему глазки, заигрывали. Он смущался, от робости огрызался и грубил. Любушка была робкая, краснела до смерти даже от пристального взгляда, а от пожатия руки чуть не плакала. Его