через мост над железнодорожными путями, поворачивалась, чтобы помахать ладошкой, и убегала.
Можно было и ему отправиться напрямик, через пути, но парень решил пройти по их с Любой тропинке. И, сделав порядочно метров по уединенной просеке, над которой сводом сходились зеленые ветви, вдруг почуял смутное беспокойство. Он почему-то твердо решил, что она его ждет, а он тащится как телепень.
Парень все прибавлял ходу и вдруг увидел возле лавочки что-то белое, лежащее прямо в траве. Он подбежал, кинулся на колени, почему-то не сразу обратил внимание на то, что она без платья. Понял это лишь тогда, когда прикоснулся к голому плечу, ледяному, покрытому то ли росой, то ли испариной. Она лежала на спине, ноги согнуты в коленях. Распались веером по траве распущенные волосы, на которых синели – ну надо же! – два таких же василька, которые парень продолжал сжимать в руках. Голова неестественно запрокинута, шея вытянута. Две красные глубокие ямы зияли вместо лучистых синих глаз, кровавая рана – вместо маленького рта.
…Машина «Скорой помощи», которая возвращалась с выезда в одну из больниц, подобрала их – невменяемого парнишку, который тащил на руках мертвую изуродованную девочку. Немалых трудов стоило отобрать у него тело. Отдал и успокоился лишь тогда, когда догадливая фельдшер пообещала, что все «васильки» оставят ей.
– Это цикорий, – зачем-то поправила медсестра, но он не возражал:
– Хорошо. Все четыре?
– Все-все, – заверила врач, вкалывая на всякий случай ему успокоительное. Экипаж «Скорой» состоял из двух женщин плюс санитар за рулем, человек в возрасте, а паренек крепкий. Если начнет буйствовать, не сладят. Лекарство начало действовать, он одобрил, заметно обмякая:
– Это хорошо… на могилки же всегда четное кладут, да?
– Четное, четное, – заверила врач.
Сообща женщины уложили обоих на носилки, прикрыли одной простыней, больше чистых не было.
Некоторое время проехали молча, потом медсестра спросила:
– Неужели же он?
– Кто знает? – отозвалась фельдшер. – Разберутся. – И попросила санитара: – Остановите у телефонной будки.
К тому времени, когда они прибыли в больницу, их уже ожидала опергруппа с Петровки.
…Настоящий убийца был уже далеко. Чужая обувь, на несколько размеров больше, сбила-таки одну ногу, но он все равно двигался бодро и уверенно.
Маршруты отхода давно и тщательно отработаны, намечены места, где можно отмыться, тщательно, с одеколоном, вычистить ногти, пригладить рассыпавшиеся волосы. Не то чтобы он боялся грязным выйти в свет, не прямо сейчас он собирался к людям, просто привык к опрятности. Очень любил он и чистые вещи – свои, не те, которые добывал на своих вылазках. Эти тряпки – платья, чулки и прочее – он оставлял себе на память, чтобы хотя бы мысленно возвращаться к жгучим, сладким воспоминаниям о своих триумфах. О том, как это все было с его новыми подругами, о том, как он был настоящим самим собой, могучим и всесильным, воплощал абсолютно все, о чем мечталось,