цветок, и невинный, как ребенок. Мара смотрела в его лицо долго, выглядывая хоть что-то кроме обиды и физической боли, пока время не застыло в густое ожидание. Одно слово – и его казнят, изгонят за пределы крепости или опустят до раба.
– Ничего не сделаем, – пожала плечами Мара. – Он и так наказан.
6. Primius in orbe deos fecit timor
Мара не видела сестру долго. Месяц или два она провела в постели, к ней пускали только лекаря и слуг. Из обрывков разговоров служанок Мара узнавала, что сестра лежит в горячке, а раны на ее спине воспаляются и гниют. Девочка особо не жалела сестру, как и сестра бы не жалела ее, но что-то внутри сжималось и трепетало, когда она воображала ее тонкую белокожую спину, изрубцованную красными полосами ран. И как только Лада не переломилась тоненьким деревцем под ударами строгого хлыста?
Но девочка послушно ходила на молитвы, склоняла колени перед молчаливым идолом из дерева, украшенным диким плющом и цветочными венками, которые жрицы обновляли ежедневно. Молиться она не умела: никто этому ее не учил, потому как окружающие женщины считали, что это врожденное и вполне осознанное умение. В самом раннем детстве Мара произносила в уме несуществующие слова, гордо поднимала взгляд на матушку, а та холодно кивала. Но в последние годы мама редко посещала храм, а все чаще запиралась в кабинете с другими идолами – купчими, договорами и прочими бумажками. И когда мама не приходила, Мара позволяла себе чуть больше в храме Всеживы: порой она слегка кружилась в прохладных лучах, вслушиваясь в шум ветра или дождя, дышала сыростью и прохладной, танцевала под неслышимые ритмы.
Храм – особое место. Маленький, пустой и всегда холодный, даже в жару. Единственный идол Всеживы пропитан смолами и поблескивал, когда безымянная жрица снова поливала его свежими древесными соками. Но, хотя здание обители божества маленькое, оно все же обладало неповторимой красотой: вход украшали толстые мраморные колонны, сам храм состоял из мелкого серого камня, пол – деревянный и неизменно влажный, а сквозь маленькие окошечки под самым потолком сочился свет. Старуха-жрица, такая же древняя, как идол, жила в маленькой комнатушке, которая ютилась незаметной дверцей прямо за обликом Всеживы.
В более взрослом возрасте Мара поняла, что общение с богиней – это диалог между старшим и младшим. Обычно она начинала так:
– Добрая Всежива, это я.
После чего Мара делала длительную паузу, вглядывалась в глаза морщинистого деревянного лица, будто ожидая ответа. Ответа никогда не следовало, поэтому девочка начинала что-то просить. В этот раз она молилась о благополучии сестры, как ее попросила жрица.
– Лада болеет. Дай ей, пожалуйста, сил на выздоровление, затяни ее раны.
Все это Мара произносила полушепотом, слоги аккуратно срывались с ее губ. Дауд, стоящий рядом, с усиленным вниманием наблюдал за процессом молитвы.
– Хочешь помолиться со мной?
– Нет.
– Ты веришь в другую богиню или бога?
– Я вообще не верю