Послушайте, можете рассказать поподробнее, что именно произошло с вами? Чем отличается ваша другая жизнь, как, вообще, это ощущается?
Я немного не понимаю, он мне верит, или он мне не верит? Г.Е. на своих инстинктах уверен, что парень нас вообще не понял, и не отсекает, что происходит, а мне кажется другое. Мне чудится, что за фасадом понимания и интереса, и за слоем непонимания есть более глубинный уровень, на котором все он прекрасно осознает и знает, только вот я боюсь, что ошибаюсь, и это, как раз, более вероятно. Потому что я вся такая, всю свою жизнь – мадам просер. И если я сейчас поверю своему мнению, это может плохо закончится – например, упекут моего Г.Е. в психушку, и придется как-то оттуда бежать в духе безумных коммандос из фильмов 90-х, и это будет совсем-совсем не весело, потому что у меня, вообще-то, планы если не на него самого, то на его денежки и возможности. Это то, что мне нужно от него больше всего, наверное.
– Представьте, что вы привыкли, что дела идут определенным образом, – говорит, тем не менее, Г.Е. под участливым и ожидающим взглядом своего собеседника. – Но каждый раз вы ошибаетесь, и все происходит совершенно иначе. Словно я провалился в какую-то параллельную вселенную.
– Это невероятно, потрясающе интересно! Возможно, Бог так указывает вам, что ваша прошлая жизнь была неправильной? Что вы должны измениться, изменить свое поведение?
Обдумываю это несколько долей секунды. Применимо ли это ко мне? Был бы некий Бог доволен или недоволен мной такой, какой я была до? Боюсь, скорее, никакой бог из традиционных религий не одобрил меня после. В конце-концов, чем я стала? Я сама не могу даже дать себе название или описание, и из всего, что я в своей жизни видела и знаю, больше всего стала похожа на чудовищ из фэнтезийных книг или игр. Кто-то, у кого три личности, три тела, и одна личность довлеет над остальными двумя. Только вот мне, кажется, все равно, если я и чудовище: главное, чтобы у меня были мои шансы, возможности жить так, как я хочу, а не так, как я могла жить раньше. Я не хочу обратно, в свою серость, в свою жалкость, в свое ничего.
– Я подумаю об этом, – лаконично отвечает Г.Е., уверившись в бесполезности нашего визита. – Спасибо. Я могу вам позвонить, если возникнут вопросы?
– Конечно, – тот просиял даже. Вот уж человек с какими-то неистощимыми запасами необоснованных восторгов – не на наркоте ли он, интересно? – На листовке есть наш телефон. но лучше приезжайте снова, например, в субботу. У нас будет собрание, мы будем слушать нашего пастора, и смотреть фильм. Вам понравится, обещаю!
Мы что-то сомневаемся – и с этими сомнениями выходим за дверь, и на тесной и темной лестничной клетке останавливаемся, хоть и хочется с ускорением покинуть подъезд. Просто, наверное, лучше вызвать такси отсюда, чтобы не светиться слишком долго на открытых пространствах в этом милом и гостеприимном, но потенциально опасном районе.
Г.Е. пытается поймать сеть, занятый этим, не сильно обращает внимание на звук открывающейся сзади двери, и поэтому, когда его хватают за шкирмы и тащат назад и вбок, он не успевает среагировать. Или, может быть, потому что у него,