по сути, никому больше не доверяя – так, чтобы не орали, не упрекали, не материли, не убивали…
Всё вокруг – ложь. Даже во имя нашего спасения – но ложь. «Отдыхает… Выпишут… Увидитесь». А ведь звучит будто правда! Разве не «отдыхает» уже? И «выпишут». Но «увидитеСЬ» ли? Такое маленькое и лживое -СЬ! Весь мир создан из такой – как будто маленькой, но страшной – лжи, засеян ею и полит той же разноликой ложью. Чтобы выросла – одна большая, черная ЛОЖЬ!
Так чистый лист бумаги становился лучшим другом. Но лишь до тех пор, пока белая страница не осквернялась чем-то моим: больным, гордым, обиженным, раздавленным – и заново сгребённым в кучу гниющих листьев. Наступила осень…
– Сколько ты будешь сидеть над этими книгами, глаза портить, и горбатая будешь! С таким-то ростом! Типа, умные очень. Я ни одной книги не прочитала, не помню уже ничего, еле 7-летку после войны, а умнее вас всех, вместе взятых! Меня в президенты – я бы навела порядок! А то дураки одни вокруг! А еще грамотные. Тьфу! На х.. тебе эти книги нужны! Замуж выйти и чтоб муж работящий – разве они нужны? И все пишешь, пишешь… Что там можно писать??? Херню всякую. Вот так и мать ваша голову свою угробила!… Иди жрать уже!
И снова в глазах бабушки вспыхивал злой зеленый огонь, который так нас раздражал – и пугал. Так и называли за спиной: ведьма – и не только за ее зеленые, вечно подозрительно прищуренные глаза, которые, сузившись, входили в нас чем-то острым, режущим и, расковыряв всё внутри, каждую нашу мысль, каждое чувство – обнаруживали, разоблачали и держали на крючке.
Должен ведь быть крючок у этой ведьмы!
– Я не голодна, – в очередной раз отвечала я. – Позже. Как дочитаю главу. Да и не собираюсь я выходить замуж. Никогда… – добавляла я тише, по сути разговаривая лишь с собой.
– Иди, сказала, жрать, бл.. такая! Сто раз повторять?! Замуж она не собирается! Уже два метра росту! Сиськи наели! Все вы не собираетесь, а, когда обрюхатят, – бабке подкидываете! Сказано, курвы неблагодарные! Бабушка ноги потеряла, и вы еще мне на старости – нервы трепать! Лучше б ВЫ, недоделанные, сдохли, чем дочь моя красавица, кровинушка. Не могла наглядеться на нее. А как пела, а как играла… Пианино ей купили. Музыкальная школа. А одевала я ее как!..
И дальше стенания, спектакль, плач… И – мат.
Ткнет моим гордым болгарским носом в суп: «Жри! И знай бабушкину доброту! Сдать бы вас, бестолочей, в детдом, а я, дура, ращу вас, неблагодарных! Копия мать! Все они ёб.. на голову, что с них взять! Ой, горе мне… Ничего, вот помру – поймете, что никому вы не нужны были, кроме бабушки! А поздно будет локти кусать!»
…А вечером я снова вспоминала о «луче света в темном царстве» – и в мире «кабаних» плевалась стихами в дневник: зачем я вообще родилась на этот свет и не ошибся ли Бог, так устроив?
Неужели это справедливо?
Неужели так должно и быть:
Встретив гада, смерть проходит мимо,
Забирая тех, кому бы жить!
…Я не хочу никак понять,
Что