любите… – продолжали ее мысли. – Но, оказывается, это самая сложная наука – уметь любить.
«Вон те конфеты, пожалуйста, – указала она продавщице. – Уж очень их внуки любят».
И улыбнулась. Май был чудесный.
…В тот год я и окончила свой 11-ый класс, успешно сдав выпускные и вступительные экзамены – на литературный факультет педагогического института. Сестра выбрала медицинский.
Прошло много-много лет.
Бабушку, «Ветерана труда» и «Участника трудового фронта», нашли убитой (?), всю переломанной – у раскрытой настежь в январский мороз двери. То ли сама упала неудачно в свои-то 83 года, живя в одиночестве, то ли дверь кому открыла, кто так поступил со старухой… Уголовное дело завели – и замяли. Денег в доме крупных не нашли. Золота тоже. На книжке – 6 тысяч. А ведь пенсия-то было хорошая! И лампочки по-прежнему 40 ватт, и ела она почти одни кашки, не имея уже зубов. Всю жизнь она собирала деньги – для кого? Или на черный день? Или это была всего лишь сладко-зудящая до изнеможения потребность, объединяющая всех плюшкиных? Или, быть может, грубо запрятанная боль голодных военных и послевоенных лет, когда их с братом младшая сестра умерла от голода? А они выманивали на поверхность сусликов, заливая их норки водой. Если верить, конечно, тому, что слышали от бабушки при жизни. Каждую сэкономленную копейку, десятку, сотню, тысячу она докладывала к предыдущим – и собирала, собирала, на потом… Куда? В чулок ли, под половицу, под матрац ли… Умерев в жалком, грязном, штопано-перештопанном платье.
Судмедэкспертиза установила, что скончалась она не от кровопотери вследствие переломов, хотя кость и торчала – в бордово-запекшейся ране варикозной ноги… Она просто лежала, беспомощная, у двери – и замерзала.
Без близких людей, кровных или некровных; без добрых соседей, русских или нерусских; без благ цивилизации в виде хотя бы телефона – позвонить вот в такой «черный день». Хоть кому-то… И никто уже не узнает, о чем она думала в последнюю минуту своей жизни…
Заходя в храм, не так часто, как следовало бы, я ставлю свечи за упокой.
Чтоб маме простил страшный грех. И если все самоубийцы в аду, то зачем мне рай?.. Молюсь и за бабушку, замерший лоб которой долго помнят мои губы, шепнувшие ей тогда в гроб, чтоб никто не подслушал: «Прости меня, пожалуйста…»
И все чаще, в мои уже за-40, задаю себе вопрос:
А кто меня на этом свете любил БОЛЬ-ше, чем бабушка?
Отравленная совесть
Памяти мамы
Больно для детей лишь то, что реально. Ну, или, по крайней мере, для этих детей… Мама жила с ними так редко, так странно – и даже страшно… И хотя тело еще помнит тепло ее ласковых рук, душе всегда было одиноко, ибо она росла и оформлялась без ежедневной маминой заботы, одобрения, защиты. А детям так важно знать, что они самые любимые, самые красивые, что у них обязательно всё получится, а мама всегда будет рядом –