сестра, она выглядела столь же ослепительно. Волосы у нее были светло-рыжие, а черты лица правильнее, чем у Пенелопы, чей нос, хоть и изящный, был несколько длинноват.
К сожалению, недавнее материнство нисколько не украсило Фрэнсис Уолсингем; про себя я всегда буду называть ее так и никогда – Фрэнсис Деверё. Внешность ее по-прежнему была настолько невыразительной, что ее сложно было описать. Как отличить одну ничем не примечательную женщину от тысяч других в точности таких же? Ее дочь от Филипа Сидни выглядела такой же бесцветной; если и была какая-то надежда, что с возрастом девочка станет более миловидной, то теперь она растаяла как дым. Вылитая мать. Ее сын от Роберта, мой внук Роберт, был очаровательный малыш, но ему едва исполнился годик, в этом возрасте все дети очаровательны. Я только надеялась, что внешность моего сына в итоге все-таки возьмет верх над невзрачностью Фрэнсис.
– Пора.
В зале появился домашний священник, очень серьезный молодой человек. Мы молча двинулись следом за ним в капеллу. Небо было затянуто облаками; ветви деревьев по-прежнему голы. Между каменными плитами, которыми была вымощена дорожка, хлюпала грязь.
Кристофер, шедший рядом, взял меня за руку. В это трудное время он был безучастным наблюдателем, не зная, как помочь мне пережить боль утраты. Я простилась с той частью моей жизни, которую вела до того, как мы с ним познакомились.
Мы вошли внутрь. День был пасмурный, и сквозь мутные оконца почти не просачивался свет. В полумраке белело надгробие; бросалась в глаза свежая надпись. Резчики только что закончили с эпитафией, и основание было припорошено мраморной пылью, которую не заметили подметальщики.
– Давайте почтим память Уолтера Деверё, – заговорил священник.
Когда он закончил бормотать молитвы, вперед вышел Роберт.
– Я хотел написать стихотворение в честь моего брата, – сказал он. – Весть о его гибели мне принесли, когда я лежал в горячке во Франции, и я был так плох, что уж думали – я отправлюсь следом за ним и придется везти домой два гроба. Я остался жив, но у меня не получилось найти слова, чтобы сложить достойное его памяти стихотворение. Поэтому я прочту то, которое написал не я.
Он закрыл глаза, словно собрался озвучить слова, выбитые перед его мысленным вздором.
Мой зов услышан, все ж не пересказан,
Мой плод опал, все ж зелен ствол и прям,
Мой пыл не юн, все ж старостью не связан,
Я видел мир, все ж был невидим сам.
Нить рвется, хоть не спрядена была.
Вот я живу, и вот вся жизнь прошла…[11]
Голос его задрожал, и он ухватился за край надгробия, чтобы не упасть.
Я смерть искал – нашел ее, родясь,
Я жизни ждал – лишь тень ее настиг,
Я грязь топтал – и знал, что лягу в грязь,
Вот я умру, и вот я жил лишь миг.
Мой кубок полн – и убран со стола.
Вот я живу, и вот вся жизнь прошла.
По очереди