готовы были уже разразиться овациями, но мне необходимо было донести до них важное предостережение. Я взглядом заставила их утихнуть и продолжила:
– Я не хотела бы, чтобы вы разъехались по домам во всех уголках нашей страны и возбудили страх в сердцах моих подданных. Даже враги признают отвагу и решимость нашего народа. Предупредите людей лишь о том, чтобы были начеку и не дали застать себя врасплох. Тем они проявят доблесть и расстроят надежды неприятеля.
Серьезные лица передо мной были полны решимости.
– В заключение своей речи, – сказала я, – хочу заверить вас в том, что ни одно пенни из выделенной мне суммы не будет потрачено попусту. А теперь я должна выразить вам всем благодарность столь глубокую, какую только правитель может испытывать к своим верным подданным, и заверить вас в том, что я пекусь о вас денно и нощно, как не пекусь ни о чем более на этой бренной земле.
Я чувствовала затапливающую этот зал любовь; она перетекала между нами, крепкая и нерушимая. Я не подведу их, а они не подведут меня. Мы – единое целое.
24
День выдался просто чудесный. Я совершила восхитительную прогулку верхом за пределы моего дворца в Гринвиче, а после возвращения меня ждал пикник на лужайке за дворцом. Эль, ягоды, сыр и свежайший ноздреватый хлеб – что может быть вкуснее?
Затем настал черед известий. Они пришли из Франции, через обоих Сесилов, отца и сына, как будто те страшились доложить их мне поодиночке.
Генрих IV Французский принял католическую веру. Чтобы взойти на престол, он предал свою совесть и склонил колени перед Римом. «Париж стоит мессы», – якобы заявил он.
– Его расчет оправдался, – сказал Бёрли.
Его усталый голос звучал лишь немногим громче шепота. В последнее время он редко выходил из дому; то, что сегодня он все же появился в моем дворце, о многом говорило.
– Париж наотрез отказывался принять его, а править Францией без Парижа невозможно. – (Вид у него был понурый, как у старого пса.) – Это, ваше величество, неоспоримый факт.
– Факт? Факт?! – не выдержала я. – Дыхание Господне! Свитуновы штаны! Разве человек не может подогнать или подправить факты? Неужели он не мог убедить Париж?
Произнося эти слова, я уже отдавала себе отчет в том, что вероятность этого была крайне мала.
– Париж – город сугубо католический, – сказал Роберт. – К его же собственному несчастью!
Я подумала обо всех тех деньгах, которые с таким трудом наскребала, чтобы поддерживать Генриха IV, протестантского претендента на французский престол. Меня накрыла горячая волна ярости. Я обескровила мою страну, мою бедную страну ради того, чтобы посадить на трон этого отступника! А теперь оказывается, что все напрасно!
К тому же я потеряла единственного своего крупного союзника. Теперь, если не считать скандинавов, в Европе не осталось ни одного протестантского правителя. Нидерландцы все еще бунтовали, но ничего не разрешилось. В Германии было