окрасили небо в цвет расплавленного золота. Облака, ещё недавно серые и сонные, вспыхнули розовым и алым, словно стая фламинго, пролетающая над горными вершинами. В этом свете всё вокруг казалось особенным, словно омытым священными водами нового дня.
Стан Бирназар бия ожил, наполнился звуками и движением. Ржание коней сливалось со звоном упряжи, создавая ту особую музыку дороги, которую знает каждый кочевник с колыбели. Голоса людей – громкие команды джигитов, тихие переговоры женщин, смех детей – всё это вплеталось в общую симфонию утра, как вплетаются разные нити в узор на праздничном чапане.
В этой суете было что-то от извечного круговорота жизни – так же собирались караваны тысячи лет назад, так же звенела упряжь, так же ржали кони, так же прощались люди. И горы, безмолвные свидетели бесчисленных отъездов и возвращений, стояли как всегда – величественные и равнодушные, храня в своих складках тени уходящей ночи и первые искры нового дня.
А в воздухе висело то особое напряжение, которое всегда сопровождает начало большого пути. Оно было похоже на натянутую струну комуза за мгновение до того, как пальцы акына извлекут из неё первый звук новой песни. Песни о дороге, о судьбе, о тех невидимых нитях, что связывают людей крепче любых канатов и веревок.
Алтынай была из тех женщин, чей возраст определить невозможно – как невозможно определить возраст гор. Её лицо, испещрённое морщинами, как древний камень трещинами, хранило мудрость поколений женщин, через чьи руки прошли сотни приданых, тысячи судеб. Она знала цену каждой вещи не в монетах или скоте, а в той невидимой валюте, которой измеряется счастье молодой семьи.
В то утро она проверяла приданое с той особой тщательностью, что приходит только с годами, когда каждый предмет видится не просто вещью, а частью будущей жизни. Её глаза, всё ещё острые, несмотря на годы, скользили по тюкам и сундукам, как скользит взгляд опытного охотника по горным склонам, выискивая добычу. Каждая деталь, каждая мелочь имела значение – ведь в жизни молодой семьи нет ничего неважного, как нет ничего случайного в узоре, что ткёт судьба.
И вдруг что-то дрогнуло в её взгляде – так дрогнет поверхность горного озера от упавшего камня. Морщины на её лице стали глубже, словно тени в ущелье перед закатом. Она подозвала молодую помощницу – такую же робкую и трепетную, какой была когда-то она сама, в те далёкие времена, когда мир казался проще, а горы – ниже.
"Где чыкдан чий?" – спросила Алтынай, и в её голосе звучала тревога, древняя как сами горы. Этот вопрос был больше, чем просто вопрос о плетёной перегородке. В нём была тревога о будущем, о той невидимой границе между счастьем и бедой, которую охраняет в юрте эта простая вещь.
Помощница побледнела так, что стала похожа на первый снег на горных вершинах. Её руки, дрожащие как осенние листья на ветру, начали перебирать вещи – торопливо, суетливо, будто надеясь, что чыкдан чий вдруг появится из ниоткуда, как появляется родник из-под земли в самый жаркий день.
Весть