головой.
– Мы живем в страхе, этот проклятый дом сводит нас с ума! – Выпалил Уильям.
– Если вы несете слово божье, вам нечего бояться, он убережет вас от всех невзгод. – Изрек священник, словно уличая Уильяма в утрате веры.
Уильям вытер лицо рукавом и покинул церковь, даже не поклонившись ее величию.
По всей деревне носились испуганные шепотки. Все как один переживали за участь вдовы и единственного сына Вальтера, но сказать об этом лично никто не решался. «Кажется, они собираются покинуть деревню» или «Николас будет тем, кто закончит этот кошмар раз и навсегда, он сожжет дом» – такие тайком сказанные догадки можно было слышать за каждым углом и в каждом доме на фоне треска дров в печи. Некоторые женщины, преисполненные мучительного страдания, шептались: «Кажется, она была беременна». После этой фразы собеседницы прикрывали рты ладонью и пускали слезу. Наверняка никто ничего не мог знать, вдова не покидала дом, а при виде Николаса все впадали в безмолвный ступор. Никто не смел задать ему какой-либо вопрос. Парень сохранял молчаливую сдержанность подобно свету в окнах его дома.
Хлопоты по заготовке припасов в зиму отвлекли людей от бесконечных пересудов. Усталость пришла на смену нарастающему страху, а толки о ведьмином доме сменились сетованиями на скупость урожая в этом году.
Однажды один из местных жителей столкнулся с повитухой возле забора одного из домов поселения. Она окинула его пустым взглядом и, склонив голову, поторопилась прочь. Мужчина недоуменно посмотрел ей вслед и вошел в калитку.
– Вернон, старина, что случилось? – Спросил он.
– Все в порядке, Гвеннет беременна. – Пока еще сам не до конца осознав это, ответил Вернон.
– Вот это новость! Поздравляю, приятель!
Вернон заметил нарочитость в голосе гостя, вызывающую подозрения относительно целей его визита. За его спиной у окна стояли его жена Гвеннет и дочь Эвелин. Гвеннет была набожная и строгая женщина. Ее поджатые алые губы заключались в сдержанный маленький ротик. Все ее лицо словно осуждало каждого встречного за его безбожие. Русые волосы всегда были аккуратно и строго собраны в пучок, оголяя тем самым широкие скулы со впалыми щеками. От постоянной напряженности ее лицо постепенно покрывалось маленькими морщинками. Кожа была цвета ее характера – холодная с сероватым оттенком. Все эмоции и любое проявление чего-либо человеческого были у нее под запретом. Держалась она сухо и строго, подобно машине, работавшей по короткому алгоритму. Если ей доводилось разговаривать с кем-то, кто, по ее внимательным наблюдениям, гораздо реже нее посещает церковь, то ее речь звучала словно унизительная пощечина – в такой манере она разговаривала со своей старшей дочерью, которая ни разу не переступала порог церкви. Она была беременна уже четвертым ребенком несмотря на то, что после первой брачной ночи со своим супругом Верноном отозвалась о процессе зачатия, как о самом постыдном времяпровождении, какое она могла видеть.
Ее первая дочь Эвелин всем