свой путь, нельзя мешать», – тихо ответила мне женщина.
В моей голове эта история не складывалась. Ведь если кто-то губит жизнь, почему кому-то не спасти её? И где же он, мой блюз?
Первая лодка появилась раньше, чем солнце начало садиться. К закату вернулись все. Исхудавшие и усталые, мужчины храбрились и громко шутили. Возвратился живым даже безвозрастный старик, живущий на окраине города, хотя, говорят, он сумасшедший и совсем слабый; никто не знает, как ему удаётся прокормиться. Ещё говорят, что он убил жену и детей в приступе безумия, но было это так давно, что никто не может сказать наверняка, была ли у него вообще семья.
Симон отдал свою рыбу мне, и я предложила ему поспать у нас дома. Он завалился на мою постель, как был, в одежде, и захрапел. Дом наполнился чужим резким запахом. Стараясь не обращать на это внимания, я вышла на улицу и принялась вместе с мамой за разделывание рыбы. Отец не спал. Он, обессилевший и потерянный, пил вино из бутылки и читал устаревшие газеты, лежащие на столе. Действительно, что там творилось с курсом валюты всю эту проклятую неделю?
Паскаль
Рыбы было много. И я не знала половины названий, но эти трепещущие тела, лежавшие в мутной бурой воде, были для меня, для всех нас, надеждой на будущее.
К моим рукам прилипали их блестящие прозрачные чешуйки. Я начала с самых мелких рыбёшек, но мой взгляд постоянно спотыкался об огромную чёрную рыбину, едва подёргивающую хвостом. Мне вдруг захотелось избавить её от этих незаслуженных мучений, я бросила возню с мелкими и одним уверенным движением вскрыла ей брюхо. Мои руки наполнились её внутренностями: пузырь, кишки. И среди всего этого наконец омертвевшего содержимого я нащупала что-то твёрдое, шарообразное. Рыбы больше не били хвостами, ветер скользил по моим щекам; я слышала тот шум песка, который бывает, когда ныряешь с головой, голос песка и камней. Руки будто бы перестали меня слушаться, но нервно и механически выуживали этот непонятный шарик из слизи и мяса. Нет, я не верю в это. Вовсе. Глупости. Или чудо? Нет, дудки. Перед глазами чёрно-белыми кадрами плыли её лицо, глаза, волосы, плечи, руки, тяжёлая вода, отчаянное падение того маленького серебристого катышка с номером её телефона, потом ещё медленнее, бегущей строкой, те цифры, начертанные её левой рукой, которые я так и не смогла вырезать из памяти, умертвить в себе так же легко, как этих рыб. В тишине загнусавил саксофон, подхватываемый роялем. Да. Блюз вернулся, заполнил мою голову, начал уверенно вытеснять из неё всё содержимое. У меня из рук выпал нож, непонятная находка, то, что некогда было рыбой. Стало темно и тихо. И, наконец, нестрашно.
Где-то всё это уже было, с кем-то случалось, кого-то порабощало, кого-то убивало. В голове крутилось глубоко затерянное, отбракованное со временем воспоминание про небывалую, сказочную историю, в которой рыба, огромная, точно кит, но, конечно, меньше, заглатывала кого-то отчаянного и несчастного. И сколько вода несла эту жуткую рыбину, огибая камни и мостки, пирсы и сети, столько и несся в её тёмном, холодном, скользком