улыбнулась.
– За что же мне прощать вас? – спросила она и поправила подушку под его головой. – Я и так уже давно простила.
– Я прошу прощения за всех, – ответил он, потрясенный силой и красотой ее души. – Я прошу прощения за то, что они… мы сделали с тобой и другими людьми…
Вера опустила глаза, понимая его боль.
– Я давно перестала думать об этом. Сначала были ненависть, обида, горечь, потом отчаяние, потом пришли оцепенение и безразличие, и вдруг затеплилась надежда. Это было моим воскресением. И во многом я возрождалась благодаря вам.
Ларионов вскинул на нее взгляд, пытаясь найти иронию в ее словах. Но Вера смотрела на него с тихой лаской.
– Вы позволили нам делать хорошее дело в лагере, и это нас спасает.
Ларионов был утомлен и раздосадован. Вере не хотелось покидать его в таком состоянии. Она понимала только теперь, что многое из того, что делал НКВД, было неизвестно и самому Ларионову.
– Вот вам славная новость, – оживилась Вера. – Малыш Ларисы усиленно шевелится. Он, должно быть, здоровенький. Я слышала, что дети, которые много толкаются, рождаются крепкими.
Ларионов слабо улыбнулся.
– Мне пора ехать, – как можно более весело сказала Вера. – Вам нужно отдыхать, а мне – в лагерь.
Она встала и посмотрела на Ларионова игриво, но он заметил лихорадочный блеск в ее глазах.
– А ваш конвоир меня не посадит в карцер за нарушение режима?
Ларионов покачал головой.
– Пока я рядом с тобой, тебе ничего не грозит, – сказал он с горькой усмешкой. – Я скажу ему, что ты пришла по моей просьбе.
Вера пошла к двери и повернулась.
– Возвращайтесь поскорее.
Ларионов хотел попросить ее приехать завтра, но не решился. Он не был уверен, что Вера хочет видеть его так часто.
Глава 5
Когда Вера и Кузьмич уже ехали из Сухого оврага в лагерь, Вера чувствовала надрывную нежность к Ларионову. Она только сейчас осознала, что уродство его лица останется навсегда; и хоть ее это не волновало, она была уверена, что его это угнетает. Он был красивым молодым мужчиной, и такое преображение внешности могло стать для него непростым испытанием. Но больше всего Веру тяготило то, что он был одинок. Она вспомнила Анисью, ее черные волнистые волосы, рассыпанные по снегу, ее нежную кожу цвета магнолии. Ей было очень жаль эту женщину, загубленную из-за страсти к Ларионову и жестокости Грязлова – этого ничтожества, полного злобы ко всему человеческому.
Вера заплакала. Счастье смешивалось в ней с горечью от бесконечных утрат, которым они подвергались и почти не могли противостоять. Она страдала, что сопротивление могло иметь успех в их положении, только если они применяли хитрость, смекалку, ложь; нужно было все время действовать обходными путями для достижения желаемого результата. Ей же хотелось идти напрямую – говорить про зло, отвергать зло, не идти на компромисс с совестью. Но этот прямой