их этапируют до зимы – зимой от холода защититься будет нечем! Все гадали, куда кого этапируют, и молились, чтобы только не на север.
Однажды ее снова посадили с другими женщинами в «воронок» и привезли на вокзал. Начинался этап. Их толпой в шеренгах гнали к вагонам и ставили там на колени, опасаясь, что заключенные могут совершить побег. Бесконечно рыскали охранники с собаками. Какая-то старуха причитала: «Хоть бы в телячьем повезли!» Когда она спросила рядом стоящую на коленях женщину, отчего в «телячьих» вагонах лучше, та ей быстро все объяснила:
– В столыпинских – зарешеченные ячейки, как клетки, а охра всех видит и курсирует меж клеток. Там и по нужде тяжело, и не поговоришь – все на виду! В товарных лучше: вагон общий, зато охры нет и, говорят, в дырку ходить можно!
Вскоре их стали расталкивать по вагонам. Когда набивали столько, сколько надо, закрывали снаружи. А потом вагоны стояли под солнцем часами. Вера попала в «телячий». Здесь были и дети, и старики, и больные, и беременная женщина. Все обливались потом, хотели в туалет. В полу действительно была дырка, в которую не сразу решились ходить. Люди стеснялись, и их мучения были отвратительны. Вера никогда не видела большего унижения человеческого достоинства. Молодая девушка так страдала, что попросила мать закрыть ее юбкой, когда та уже более не могла терпеть. Фляги с водой, которые были только у переселенцев, быстро опустошались. Такие, как Вера, прибывшие из тюрем, как правило, при себе не имели ничего.
Когда наконец, спустя много часов, эшелон тронулся, все поняли, что Москва оставалась позади – для большинства навсегда. В течение всего этапа происходили новые бесконечные мучения. Воду выдавали раз в день вместе с пайкой. Через две недели путешествия начались первые смерти. Мать лишилась в вагоне младенца, которого нечем было кормить – в груди не было молока из-за голода и жажды. Она сошла с ума, и это надо было наблюдать и жить с этим. Вера забивалась в угол вагона и целыми днями сидела в кататоническом состоянии, не в силах переносить человеческие страдания и забывая о собственных.
Во время дождя люди пытались собрать в кружки воду через окошко, но на стоянках вохра грозила открыть стрельбу. Воду разрешили собирать только после того, как несколько мужчин заставили всех в вагоне начать раскачивать его, синхронно перебегая вместе от одной стенки к другой. Это было странно и страшно. Но Вера бежала со всеми вместе, ударяясь руками о боковины вагона, словно мечась, как князь Гвидон с матерью в бочке. Это был первый опыт протеста.
По мере того как они продвигались на восток, становилось все прохладнее. В сентябре вечерами стало совсем холодно спать. В вагоне с Верой ехала семья на поселение. Вещей у них было мало – они успели собрать немного за час, который им выделили сотрудники НКВД, но и те немногие пожитки, собранные ими в дорогу, пришлось побросать, так как их заставили идти пешком сто тридцать километров и тащить на себе груз было невозможно. Вера отдала девочке свою единственную