не поднимал глаз, чтобы разобраться, беру я его с собой или нет, – он просто шествовал к автомобилю.
Шерсть на нем к тому времени стала совсем длинной и взъерошенной, морда вся поседела. За предшествующие четыре месяца он постарел лет на двадцать, но каким-то образом ему удавалось выглядеть еще более симпатичным, держаться с еще большим достоинством, чем прежде. В Бостон мы возвратились в День труда[19], и я побаивался, что псу будет грустно без песчаного пляжа и обилия свежего воздуха, но я ошибался. Он все так же любил гулять по утрам, проводить время на веранде по вечерам и лежать под столом, когда я смотрел, как «Ред Сокс» героически движутся к своей первой за восемьдесят шесть лет победе в абсолютном первенстве США. И все это время он терпел жестокие приступы болей в животе, не желая сдаваться, не желая подавать мне знак, что ему настало время уходить.
– Гарри, если ты не можешь больше терпеть, то теперь не стыдно и сдаться, – ласково говорил я ему, когда по ночам он стонал в темноте. Но нет, он не сдавался и не собирался сдаваться – до того сентябрьского воскресенья, когда отказался идти на вечернюю прогулку, повесив голову так низко, что едва не елозил носом по полу. Проскользнул в мой кабинет и уснул в одиночестве под письменным столом. Ночью я поднялся с постели и молча посидел с ним рядом, прислушиваясь к тяжелому дыханию.
На следующее утро Гарри выглядел совсем слабым и печальным, и я, позвонив доктору Бендок, сказал ей, что время пришло. Еще раньше я поклялся, что не заставлю его мучиться только ради меня, поэтому наступающий день сулил мне суровое испытание.
Я убеждал себя в том, что собаки смерти не боятся. Они об этом даже не думают. Просто в конце концов она всегда приходит. Я твердо решил, что последние часы Гарри должны быть такими же естественными и достойными, как вся его жизнь. Ни похоронной музыки, ни потоков слез, ни затемненных комнат – только Гарри, живущий обычной жизнью до той минуты, когда…
Доктор Бендок в моей квартире уже распаковала ампулу с синим раствором, достала шприц и молча ждала. Гарри поразил меня до глубины души: он схватил набитую опилками игрушку и долю минуты подбрасывал ее – хотел позабавить ветеринара, в которого был беззаветно влюблен. Потом он с хриплым вздохом повалился на свое любимое место у окна. У него не хватало сил (а может быть, желания) еще раз приподнять голову.
Прождав в молчании несколько долгих минут, я кивнул, и Пэм подошла к нему со шприцем в руке. Она протерла ему ногу, а я прижался лицом к морде своего пса.
– Еще минутку, – тихо попросил я ее и стал говорить Гарри, что я его люблю (слова, которые он привык слышать), что он мой лучший друг (и это тоже не было для него новостью), что минуту с ним я не променял бы ни на что в мире. Все мысли сливались в одну неумолимую истину.
Гарри показал мне, как важно быть терпеливым. Он научил меня сочувствию. Настаивал на том, чтобы я не торопился, не спешил, осматривался и ничего не забывал на крутых жизненных поворотах. Он поднимал меня