разглядывая порванный в битве чулок.
– Отпустите меня, – чуть слышно прошептала Ханна. Шут в ответ как-то странно дернул головой, отворачиваясь.
– Думаешь, я сам не пробовал? – процедил он сквозь зубы. – Отсюда не сбежать, если только она не отпустит.
Да и как уйти, если отец по-прежнему здесь? Если когда-нибудь ей удастся добраться домой, что она скажет няне – что бросила его одного в зачарованном замке?
Шут вскочил, заставив ее отпрянуть к стене. Поправил изрядно помятое жабо, вытащил из-за пояса золоченую маску-лорнет и приставил ее к носу.
– Бу!
Лунный свет посеребрил обсыпавшуюся пудру, тени сложились в замысловатые линии – сверкнув глазами из-за прорезей новой маски, словно заново выросшей на лице, шут заковылял прочь, выплевывая злобные трехстишия про девчонку, что посмела пнуть его в колено.
Поеживаясь от холода, Ханна подумала о теплой постели. Если завернуться в накидку, скоро под гладким шелковым покрывалом становилось тепло, как в палатке.
Часы между тем пробили полночь, мерным звоном отзываясь во всех комнатах, как несущие вахту дозорные. Ханна ускорила шаг. Еще никогда она не задерживалась так поздно. Ночью замок казался еще более пустым, полы чуть поскрипывали, а в сторону выстроенных в ряд статуй было страшно глядеть. Девочка шла, опустив голову, как на кладбище, и сердце ухало куда-то в пятки при каждом шорохе.
И тут впереди послышался звон. Размытое пятно в конце галереи шевельнулось, приняло знакомые очертания. Ханна не поверила своим глазам, но кто же еще мог разгуливать по замку в такое время?
Сомнений быть не могло – это она. Та, которой каждый день надлежало приносить свежие цветы, хотя белесые глаза даже не взглянули на них ни разу. Всякий раз хозяйка представала в разных образах: сегодня в роскошных одеждах императрицы, на которых ткани не было видно от драгоценной вышивки и лент, назавтра с точеных плеч свисали связки разноцветных бус, а в иной раз на голове красовалась тиара папессы или изысканная шляпа, словно доставленная из столичного магазина. При этом в комнате не было ни гардероба, ни сундука, и самому шуту путь в заветную залу был закрыт. Куда девались старые наряды, откуда брались новые? Кто, наконец, одевал статую, что целыми днями неподвижно сидела у стены и глядела в пустоту?
Но сейчас она шла по коридору – даже не шла, плыла, и звенящие украшения на запястьях вызванивали ту самую мелодию, под которую Ханна столько раз засыпала одна в холодной комнате. Нежная хрупкость хрусталя, колыбельная звезд. В свете луны лицо куклы казалось почти живым, под мраморной кожей бились голубоватые жилки. Струящийся шелк – невесомый и прозрачный, как крылья стрекозы; сверкающими камнями убраны не только шея и руки, но и ноги до щиколоток.
Внезапно статуя остановилась, как раз напротив портьеры, за которой спряталась девочка. Каменные веки закрыты, легкая улыбка на тонких губах. Чуть склонив