махал руками, чтобы они не останавливались. Нужна была только «Волга». Лучше, конечно, черная, но если останавливалась другого цвета, он , скрепя сердце, залезал в нее. Естественно, на заднее сидение – партийный этикет, как-никак! Эта особенность испарилась вместе со страной и всеми ее культовыми организациями, призванными решать задачи, которые до них без малого тысячу лет достаточно успешно решала церковь. Ни хрена хорошего из этой замены, как теперь известно, не вышло.
Вторая особенность, или если хотите цель, была более прозаичной и достижимой. Цесевич достиг ее к своим неполным тридцати годам. Собственно, ее нельзя было назвать целью, так, именно особенность, так сказать – изюминка. Он был алкоголиком. Запойным. Как-то раз мы весело проводили время на даче моих родителей под Наро-Фоминском. Компания была хорошей, мы отлично проводили время. До тех пор, пока ко мне не подошел бледный Дима:
– Семен, пошли, там это… у Цесевича… белка!
– Врешь!
– Бл…дь буду !
До этого я только слышал о белой горячке, но никогда не приходилось наблюдать это воочию. Я и не представлял себе – как это – белая горячка. Это представлялось смешным эпизодом, как в комедии «Кавказская пленница». Куда там. Это гораздо страшнее и совсем невесело.
Интересно, что при этом человек выглядит абсолютно трезвым – у него не заплетается язык, он не шатается, если ходит, внешне он выглядит абсолютно трезвым и нормальным. По крайней мере, так выглядел тогда Цесевич. И это было страшнее всего.
Мы подошли к нему, он сидел на траве, взглянул на нас безумными глазами и обратился ко мне абсолютно серьезно:
– Семен, ты че тут тараканов развел?
– Андрюх, ты че, ебн…лся, какие тараканы?
– Молчи, бл…дь – зашептал мне на ухо Дима, с ним ща нельзя спорить – он видел это уже не первый раз.
Цесевич продолжил, причем, строгим тоном, которым обычно жесткие руководители разговаривают с нерадивыми подчиненными.
– Дима, ну хер ли ты зенки вывалил? Иди сюда! Садись! Давай руку!
Учитывая, что Цесевич обладал густым низким баритоном, это выглядело очень убедительно, мы даже вздрогнули и подтянулись, как новобранцы перед прапорщиком. Дима осторожно присел рядом с ним. Рассказывал потом:
– Конечно, бздел. А х…й его, дурака, знает? Укусит, бл…дь, делай потом уколы в живот!
– Мудак, в живот – это от бешенства, а наш водяры перепил, он же ща практически стерильный – проспиртован весь.
Цесевич деловито руководил Димой – как и где ему держать руку. Дима с серьезным видом сложил левую ладошку лодочкой и теперь держал ее на уровне груди Цесевича. Тот собирал вокруг себя видимых только ему насекомых, складывал их в потную ладошку Сайдинова и , время от времени, строго покрикивал, заставляя сжимать ее;
– Ты мудак, Дима? Че рот раскрыл? Разбегутся же!
Со стороны это выглядело так, как будто дети играют в песочнице, только дети были уж больно большие, нетрезвые и мизансцена к умилению